Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)

– Нет, Парменион лучший отец, чем мой, ты не должен оскорблять его из-за меня. Послушайте меня, остальные. – Голос Александра стал отрывистым, словно он отдавал приказы на поле боя. – Нам нужно уезжать немедленно, прежде чем меня бросят в темницу, а мою мать отравят. Едем налегке, берите запасных лошадей, все оружие, все деньги, которые сможете достать, дневной запас еды, надежных слуг, умеющих сражаться: я их вооружу и дам лошадей. Все встречаемся здесь, когда протрубят к следующей смене стражи.

Юноши разошлись, все, кроме Гефестиона, который смотрел на Александра так же потерянно, как путешественник в безбрежном море смотрит на рулевого.

– Филипп еще пожалеет об этом, – сказал Александр. – Он рассчитывает на Александра Эпирского. Он возвел его на трон, у него было много хлопот из-за этого союза. Теперь Филипп может забыть об этом, пока царица не будет восстановлена в своих правах.

– А ты? – тупо спросил Гефестион. – Куда ты поедешь?

– В Иллирию. Там я добьюсь большего. Я понимаю иллирийцев. Ты помнишь Косса? Отец для него ничто, он один раз взбунтовался и взбунтуется вновь. А меня он знает.

– Ты хочешь сказать… – начал Гефестион, чтобы не молчать.

– Иллирийцы хорошие воины. И могут сражаться еще лучше, если у них будет полководец.

«Сделанного не вернешь, – думал Гефестион, – но как могу я спасти его?»

– Хорошо. Если ты думаешь, что так будет лучше, – сказал он.

– Остальные доедут до Эпира, а там пусть выбирают. Каждому дню своя забота. Посмотрим, как верховному командующему всех греков понравится начать поход в Азию с сомнительным Эпиром и готовой к войне Иллирией за спиной.

– Я соберу твои вещи. Я знаю, что взять, – кивнул Гефестион.

– Это счастье, что мама ездит верхом, у нас нет времени для носилок.

Александр нашел Олимпиаду бодрствующей, лампа еще горела. Царица сидела в своем кресле, уставившись на стену перед собой. Она взглянула на сына с укором, зная только то, что он приехал из дома Аттала. В комнате пахло сожженными травами и свежей кровью.

– Ты была права, – сказал Александр. – Более чем права. Собери свои драгоценности, я отвезу тебя домой.

Когда он вернулся в свою комнату, его походная сумка была уже полностью собрана, как и обещал Гефестион. Поверх вещей лежал кожаный футляр со свитком «Илиады».

Горная дорога на запад вела к Эгии. Чтобы обогнуть ее, Александр повел свой маленький отряд перевалами, которые изучил, когда показывал своим людям, как воевать в горах. Дубы и каштаны у подножия холмов стояли нагие и черные, влажные тропы над ущельями были засыпаны палой листвой.

В этом захолустье люди редко видели чужих. Александр сказал, что они паломники, едущие в Додону вопросить оракула. Никто из горцев, мельком видевших Александра на учениях, не узнал бы его сейчас, в старом дорожном петасе и плаще из козьих шкур, небритого, выглядевшего старше своих лет. Спустившись к озеру Кастория, с его ивами, болотами и плотинами бобров, они привели себя в порядок, понимая, что все равно будут узнаны; но легенда осталась прежней и не подвергалась сомнению. То, что царица была на ножах с царем, ни для кого не являлось новостью; если она хотела просить совета у Зевса и матери Дионы[67], это было ее делом. Беглецы обогнали молву. Была ли за ними погоня, оставили ли их на произвол судьбы, как приблудных собак, решил ли Филипп, по обыкновению, выждать, чтобы время работало на него, они не знали.

Олимпиада со времен девичества не предпринимала такого путешествия. Но она провела детство в Эпире, где все пользовались дорогами через горы, из боязни пиратов Керкиры, которыми кишело побережье. К вечеру первого дня царица побледнела от усталости и дрожала от холода; они заночевали в пастушеской хижине, которую покинули обитатели, когда стада спустились на зимние пастбища. Путники не отважились довериться жителям деревни в такой близи от дома. Но утром Олимпиада проснулась посвежевшей и вскоре держалась наравне с мужчинами, ее глаза и щеки пылали. Она без жалоб ехала верхом от деревни до деревни.

Гефестион ехал рядом с остальными, глядя на гибкие, окутанные плащами фигуры впереди. Мать и сын, сблизив головы, совещались, строили планы, поверяли друг другу свои замыслы. Его враг овладел полем битвы. Птолемей относился к нему свысока, едва ли сознавая это, без задних мыслей; принесенная Птолемеем жертва, похоже, была самой тяжелой. В Пелле он оставил Таис после кратких месяцев блаженства. А Гефестион, со своей стороны, поступил единственно возможным для него образом; как Букефал, он был частью Александра. Никто не обращал на него внимания. Ему казалось, что вот так они будут ехать вечно.