Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)

– В его дни персы были грубыми варварами. Они казались мидянам грубыми… как, скажем, Клит показался бы афинянам. Мне нравится, что, когда его повара готовили что-нибудь особенно вкусное, он посылал угощение своим друзьям, – сказал Александр.

– Пора бы и ужинать. Я умираю от голода.

Александр заботливо подоткнул под Гефестионом край плаща, помня, что ночью тот всегда крепко жмется к нему от холода.

– Надеюсь, Аристотель спустится. Наверху, должно быть, настоящий ледник. Ему необходимо немного поесть.

Вошел раб, неотесанный юноша-фракиец, с масляной лампой и лучиной, чтобы зажечь высокие светильники и большую висячую лампу. Он закрыл ставни и робко потянул толстые шерстяные занавеси.

– «Правитель, – читал Александр, – не просто должен быть человеком лучшим, чем те, кем он правит. Он должен научить подданных подражать ему…»

На лестнице послышались шаги – человек помедлил, чтобы разминуться с рабами. Аристотель спустился в уютный вечерний зал. Он походил на живой труп. Его глаза запали, под плотно сжатым ртом кожа натянулась, зловеще обозначив жесткий оскал, как у черепа.

Александр откинул плащ, разбрасывая свитки, и быстро пересек комнату:

– Идите же к огню. Эй, кто-нибудь, принесите стул. Идите согрейтесь. Пожалуйста, расскажите нам, что случилось? Кто-то умер?

– Мой друг, Гермий Атарнейский.

Вопрос требовал точного ответа, и Аристотель смог произнести нужные слова. Александр окликнул рабов, ждавших за дверью, и велел подать подогретого вина с пряностями. Юноши сгрудились вокруг учителя, как-то мгновенно постаревшего. Аристотель сидел, молча уставившись на огонь. Вытянул на мгновение окоченевшие руки, но сразу же убрал их, сложив на коленях, словно и это движение навело его на какую-то ужасную мысль.

– Это был Ментор Родосский, военачальник персидского царя Оха, – выдавил он и снова замолчал.

– Брат Мемнона, покоривший Египет, – объяснил Александр остальным.

– Ментор хорошо послужил своему хозяину. – Голос Аристотеля стал по-старчески тонким. – Варвары рождаются такими, они не сами доходят до такого низкого состояния. Но эллин, опустившийся до службы у них… Гераклит говорит: «Испорченное хорошее – наихудшее». Он предал саму природу. Ментор опустился даже ниже своих господ.

Лицо Аристотеля пожелтело; те, кто сидел ближе, чувствовали, как он дрожит. Давая ему время прийти в себя, Александр заметил:

– Мы никогда не любили Мемнона, правда, Птолемей?

– Гермий принес правосудие в подвластные ему земли, улучшил там жизнь. Царь Ох домогался этой страны, и пример Гермия был ему как кость в горле. Какой-то враг, подозреваю, что сам Ментор, привез царю донос, которому тот охотно поверил. Этот же Ментор, под видом дружеского участия, предостерег Гермия от опасности и пригласил его к себе на совет. Тот поверил и поехал. В собственном городе, хорошо укрепленном, он продержался бы долгое время и мог рассчитывать на помощь… могущественного союзника, с которым заключил ряд соглашений.

Гефестион посмотрел на Александра, но тот был всецело поглощен рассказом.

– Как гость и друг он приехал к Ментору, который отправил его в оковах к Великому царю.

Зазвучали гневные восклицания, но быстро смолкли: всем не терпелось узнать, что было дальше.

– Ментор взял печать Гермия и приложил к поддельным приказам, открывшим для его людей все укрепления Атарнея. Теперь царь Ох владеет и ими, и всеми греками, там жившими. А Гермий…

Из очага с треском вылетела горящая головешка; Гарпал взял кочергу и втолкнул ее назад. Аристотель облизнул губы. Его скрещенные руки не дрогнули, но костяшки пальцев побелели.

– С самого начала его смерть была предрешена, но этого им было недостаточно. Царь Ох хотел прежде выяснить, какие секретные договоры Гермий заключил с другими правителями. Он послал за людьми, опытными в делах такого рода, и велел им заставить Гермия говорить. Его мучили один день и одну ночь.

Аристотель стал передавать подробности как мог, стараясь говорить бесстрастно, словно на лекции по анатомии. Юноши слушали его безмолвно, со свистом втягивая воздух сквозь плотно сжатые зубы.

– Мой ученик Каллимах, вы его знаете, прислал мне весточку из Афин. Он пишет, что Демосфен, объявляя Собранию о пленении Гермия, назвал это одним из даров судьбы и добавил: «Великий царь узнает теперь об интригах царя Филиппа не из наших жалоб, а из уст человека, принимавшего в заговоре участие». Никто лучше Демосфена не знает, как подобные вещи делаются в Персии. Но он радовался слишком рано. Гермий не сказал ничего. В конце концов, когда после всего, что с ним сделали, он еще дышал, его распяли на кресте. Он сказал тем, кто был рядом: «Передайте моим друзьям, что я не совершил ничего малодушного, ничего, не достойного философии».

Мальчики глухо зароптали. Александр стоял прямо и неподвижно. Когда все смолкли, он сказал:

– Мне жаль. Мне действительно очень жаль.

Александр сделал несколько шагов вперед, обнял Аристотеля за плечи и поцеловал учителя в щеку. Философ смотрел на огонь.