Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры

Когда мальчики спускались на землю, цепляясь за ветви высокого ореха, Гефестиону на ум пришла песня о Семеле, возлюбленной Зевса. Бог явился к ней в облике человека, но ей этого было недостаточно, она требовала, чтобы он показал ей свою божественную сущность. Зевс выполнил просьбу, но Семела хотела слишком многого; молнии в руке бога сожгли ее. Гефестиону нужно привыкнуть к огню.

Прошло еще несколько недель, прежде чем объявился философ.

Гефестион его недооценил. Аристотель знал не только страну, но и двор, и живой язык; у него оставались в Пелле родственные связи и много друзей. Царь, хорошо об этом осведомленный, предложил в одном из писем предоставить – если потребуется – отдельное здание для занятий наследника и его друзей.

Философ прекрасно читал между строк. Мальчика нужно было вырвать из цепких рук матери-интриганки; отец, со своей стороны, не станет вмешиваться. Аристотель даже не смел на такое надеяться. В ответном письме, чрезвычайно учтивом, философ предложил поселить наследника с друзьями в некотором удалении от дворцовой суеты и в заключение – как если бы эта мысль только что пришла ему на ум – порекомендовал чистый горный воздух. Подходящих гор не было в радиусе нескольких миль от Пеллы.

У подножия горы Бермий, на западе равнины Пеллы, стоял хороший дом, заброшенный во время войн. Филипп купил его и привел в порядок. Дом был большой; царь пристроил крыло и гимнасий и – поскольку философ упоминал о прогулках – расчистил сад. Никаких ухищрений, прекрасный уголок природы, то, что персы называют «парадиз». Говорили, легендарные сады царя Мидаса были чем-то в этом роде. Там все росло свободно и пышно.

Покончив с этим, царь послал за сыном. Через час все его распоряжения будут известны Олимпиаде, наполнившей дворец шпионами, а уж она постарается исказить их смысл и настроить мальчика против отца.

В беседе отца и сына сквозили намеки и недоговоренности. Александр видел, что Филипп уже принял решение. Но этот напор, эти двусмысленные, темные речи – что это: привычная перебранка в бесконечной войне с его матерью или нечто большее? Все ли слова были произнесены? Когда-то Александр верил, что мать никогда ему не солжет, но многие случаи убедили его в обратном.

– Я хочу знать, кого из друзей ты пригласишь с собой, – сказал Филипп. – Обдумай, я даю тебе на это пару дней.

– Благодарю, отец.

Александр вспомнил мучительные часы, проведенные на душной женской половине: сплетни, пересуды, пустая болтовня, бесконечные интриги, размышления и гадания над каждым взглядом или словом, крики, слезы, клятвы перед богами, запах благовоний, волшебных трав и горящего жертвенного мяса, шепот признаний, не дававшие уснуть ночью, так что весь следующий день он не мог собраться и проигрывал в беге и не попадал в цель.

– Если их отцы согласятся, все легко уладится, – сказал Филипп. – Птолемей, я полагаю?

– Да, Птолемей непременно. И Гефестион. Я просил тебя за него прежде.

– Я помню. Гефестион. Конечно.

Филипп постарался, чтобы его голос прозвучал непринужденно. Меньше всего он хотел разрушить сложившееся положение вещей. В его душе навечно запечатлелись любовные картины Фив: юноша и мужчина, в котором юноша видит образец. Где-то это было в порядке вещей, но Филипп не желал, чтобы кто-то властвовал над его сыном. Даже Птолемей, относящийся к мальчику по-братски и любящий женщин, вызывал у царя опасения. И как было не тревожиться за Александра, с его поразительной красотой и тягой к юношам много старше себя? Случайная прихоть, странный каприз внезапно привлекли сына к мальчику, родившемуся с ним почти что день в день. Уже несколько недель они были неразлучны. Александр, что правда, то правда, оставался непроницаем, но зато по тому, другому, можно было читать, как по раскрытой книге. Хотя никаких сомнений, что в этой дружбе образец – Александр, а мальчик во всем ему подчиняется. Соответственно, эту связь можно выбросить из головы.

Царю хватало тревог за пределами царства. Прошлым летом пришлось снова усмирять иллирийцев на западной границе. Победа стоила Филиппу не только многих забот, горя и скандалов, он заплатил за нее разрубленным в битве коленом. Филипп до сих пор хромал.