Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры

Аристотель, когда ему сказали, что царица больна и сын должен ее навестить, разъярился почти так же сильно, как Гефестион, хотя и не подал вида. Мальчик не был похож на лентяя, решившего прогулять уроки ради развлечений. Он вернулся не таким, какими возвращаются с пирушки. Этой ночью Александр закричал во сне «нет!», разбудив Гефестиона.

Гефестион перебрался к нему и прилег рядом. Александр с дикой силой вцепился ему в горло, потом открыл глаза, обнял друга со вздохом облегчения, больше похожим на стон, и снова заснул. Гефестион всю ночь бодрствовал подле него и только перед самым рассветом вернулся в свою остывшую постель. Утром Александр ничего не помнил.

Аристотель также, на свой лад, постарался утешить мальчика, предприняв на следующий день особенные усилия, чтобы вернуть дух Александра в чистые области философии. Устроившись на каменной скамье, откуда открывался вид на дали и облака, они рассуждали о природе выдающегося человека. Будет ли его забота о себе пороком? Безусловно да, если это касается низких страстей и заурядных удовольствий. Тогда о каком «я» стоит заботиться? Не тело и его нужды главное, но душа, ум, управляющие всем остальным, как царь – своими подданными. Любить это «я», ревниво лелеять его честь, утолять его жажду доблести и благородных поступков, предпочесть час славы, за которым последует смерть, долгой бессмысленной жизни, стремиться к тому, чтобы обрести львиную долю нравственного величия, – в этом и кроется совершенное себялюбие. Лгут старые пословицы, говорил философ, из века в век учившие людей смирению. Чем яснее осознаешь свою бренность, тем сильнее нужно стремиться к бессмертию.

Обхватив колени, уставившись на линию горизонта, Александр сидел на сером валуне перед лавровой рощицей. Гефестион следил за другом, стараясь понять, успокоилась ли его душа. Александр казался ему одним из тех орлят, которых взрослые птицы заставляют смотреть на полуденное солнце. Если птенец моргнет, говорилось в той книге, которую они читали, то его выбрасывают из гнезда.

Потом Гефестион увел Александра читать Гомера, искренне полагаясь на действенность этого средства.

Теперь у них имелся новый список. Подарок Феникса был копией, сделанной несколько поколений назад: бездарному переписчику попал и без того испорченный текст. Когда Аристотеля спросили об одном темном месте, философ, поджав губы, проглядел все остальное и послал в Афины за должным образом исправленным вариантом, после чего собственноручно прошелся по нему, устраняя оставшиеся ошибки. В новом списке появилось не только множество строк, опущенных в старом свитке: теперь все строки были и благозвучны, и осмысленны. Имелись и примечания, в несколько нравоучительном тоне. Например, объяснялось, что, когда Ахилл, требуя вина, кричит: «Яркого!» – это еще не значит, что вино должно быть неразбавленным. Александр был проницателен и благодарен, но учителю в то время так и не открылись истинные причины его благодарности. Аристотель полагал, что архаичная поэма нуждается в обработке, Александр верил, что рукопись священного творения должна быть непогрешима.

Философ потерял обычную уверенность, когда в один из праздников они вернулись в город и посетили театр. К его сожалению, это были «Мирмидоняне» Эсхила, трагедия, в которой Ахилл и Патрокл представали более (или, на взгляд Аристотеля, менее) чем совершенные друзья. Погруженный в свои критические размышления, философ неожиданно заметил в тот момент, когда известие о смерти Патрокла достигло Ахилла, что Александр сидит оцепенев, слезы льются из его широко раскрытых глаз, а Гефестион держит друга за руку. Укоризненный взгляд заставил Гефестиона отодвинуться и покраснеть до ушей; Александру было все едино. В конце представления оба исчезли; Аристотель нагнал их за сценой, в компании актера, игравшего Ахилла. Он не сумел помешать наследнику заключить этого фигляра в объятия и подарить дорогостоящий браслет, о котором, можно было не сомневаться, спросит царица. Все это было в высшей степени неприлично. Весь следующий день пришлось посвятить математике как целительному противоядию.