Небесные сполохи и земные заботы

Николай Васильевич вернулся в институт и был почти тут же командирован в Англию за магнитными картами морей Ледовитого океана. Такие карты, если только они не устарели из-за изменений магнитного поля планеты, обеспечивают более точную ориентировку морских и воздушных судов.

Командировка растянулась почти на год. Англию и СССР разделяла фашистская Германия со всеми ее фронтами. Чтобы попасть кружным путем в Англию, пришлось вылететь через нашу южную границу. Однако регулярного сообщения с Англией не было и там. Начальники гарнизонов союзных войск на всякий случай старались побыстрее освободиться от неожиданно залетевшего к ним постороннего русского. Они отправляли его ближайшим бортом независимо от того, куда шел этот борт: в отсутствие регулярных рейсов совсем нетрудно обосновать необходимость лететь не в ту сторону. И Николай Васильевич летел и летел к югу над Африкой, все дальше и от Москвы, и от Лондона. Наконец с западного берега Африки, морем, под угрозой нападения немецких под-вводных лодок он все-таки добрался до Англии.

Английские карты оказались устаревшими.

Николай Васильевич стал ждать случая выехать домой. И дождался: к северным берегам Советского Союза отправлялся очередной конвой, тот самый, 17-й, который потом назвали "трагическим"*. Английское военное командование в критический момент оставило караван из тихоходных грузовых судов без прикрытия, на произвол судьбы и тем самым обрекло его быть легкой добычей фашистских подводных лодок и авиации. Тогда погибло более двух третей транспортных судов.

*(Конвой - караван военных транспортов и торговых судов, идущих под охраной военных кораблей. Здесь речь идет о конвоях, которые в годы второй мировой войны снаряжались для доставки в Советский Союз по северным морям различных грузов от союзников По антигитлеровской коалиции.)

Николай Васильевич стоял на палубе и смотрел, как с ясного неба сыпались бомбы, как горели суда, как немецкие самолеты уходили за новым грузом бомб. Рассказывая, он ни разу не упомянул о тревоге за себя, говорил только о том, что происходило вокруг. Вспоминал, как плакала возле него француженка-журналистка, видя гибель транспортов, как радовались потом, когда их неожиданно догнал советский пароход, который уже считали погибшим. Его смогли починить прямо в море.

- Как же вы все-таки дошли, Николай Васильевич?

- Спустился туман и закрыл нас.

И, не меняя тона, так же невозмутимо и просто он рассказывает о своем возвращении в институт, о трудном времени, когда руками сотрудников строился поселок ИЗМИРАНа - строителей взять было неоткуда, шла война.

Когда появились спутники, ИЗМИРАН, руководимый H. В. Пушковым, повел исследования земного магнетизма и полярных сияний уже на новом, космическом уровне.

Николая Васильевича помнят до сих пор, о нем часто говорят как о присутствующем.

Геофизике и ИЗМИРАНу посвятил свою жизнь и его сын Александр Николаевич. В городе, выросшем теперь из небольшого поселка ИЗМИРАНа, есть улица, носящая имя Пушковых.

Сейчас, когда высокоширотные станции наблюдения перестали быть единственным источником информации о полярных сияниях и связанных с ними явлениях, мы, можно сказать, кабинетные геофизики (или космофизики), сильно разбавили собой круг геофизиков-полярников. И не только мы: исследователи, следящие за состоянием ионосферы по особенностям отражения ею радиоволн, ученые, изучающие верхнюю атмосферу с помощью измерений с борта геофизических ракет, - все мы коллеги. Это не считая еще специалистов по лабораторной плазме, работающих над проблемами управляемой термоядерной реакции, преобразования энергии с помощью плазмы, исследующих физику газового разряда... Случается, что это приводит к неожиданным трудностям: мы не всегда легко понимаем друг друга.

- Чему удивляться! - философски утешаем себя. - В древнем Вавилоне башней хотели до неба дотянуться, и то языки смешались, а у нас - геофизические ракеты и спутники!

Количество экспериментальных данных, получаемых сейчас усилиями ученых разных профилей, огромно. Космофизики говорят (в шутку, конечно), что изучать магнитосферу Юпитера, скажем, легче, чем земную: меньше данных, которые надо увязывать, предлагая какую-нибудь концепцию.

В самом деле, сейчас эксперимент в космофизике намного опережает теорию. Это болезнь роста, она создает свои проблемы, и люди выходят из положения по-разному.