Небесный берег

Эверлинг снова швырнул его – в противоположную стену, ударил о пол и еще раз о стену. Каждый удар сопровождался хрустом костей. Бенат еще дышал. Эверлинг снова вывернул ему конечности одним движением руки. Сломал каждый палец по очереди. Сломал уже поломанные кости. Раздробил их. Сломал ребра. Сломал еще раз.

Тяжелыми шагами он подошел ближе. Хриплое, медленное дыхание сопровождалось свистами, изо рта текла кровь. Глаза с трудом держались полуоткрытыми. Эверлинг не давал обещания причинить меньше боли, он просто выслушал последние слова. День оказался слишком жарким. Эверлинг на мгновение закрыл ладонью глаза и выдохнул.

А после убил Бената.

Знакомая усталость растеклась внутри, захотелось рухнуть на колени, завыть, заснуть и больше не просыпаться. Но он продолжил неподвижно стоять. Такое случалось каждый раз, когда противники испускали последний вздох. Эверлинг хотел умереть следом.

Аристократы вскричали, кто-то повскакивал с мест, кто-то захлопал, и каждый пребывал в безудержной радости. Лица украшали безумные, дикие улыбки.

– Кровавый Император! Кровавый Император! – снова скандировала толпа.

Первый раз Эверлинг убил, когда ему было семь. Это произошло случайно. Тогда он не умел управлять своей магией и едва ли знал о ее существовании. Не понимал, что и как сделал. Ему просто было необходимо защититься от мужчины, захотевшего его облапать, похитить, избить. Или что-то намного хуже. Эверлинг не догадывался.

Он не смотрел на бездыханное тело паренька. Бесчувственный взгляд устремился куда-то перед собой. В голове мелькали картинки: темная подворотня на окраине Партума в холодную зимнюю ночь. Он сбежал из приюта в день, когда на улице поднялась жуткая метель. Огромные белые хлопья вместе с ветром чуть не сбивали с ног. Он прислонился к стенке и старался найти какое-то укромное место, чтобы переждать плохую погоду, а после снова отправиться в путь. Куда идти, он не знал, зато был уверен, что в приют не вернется – там слишком много правил, слишком много брошенных детей, слишком много боли. А боли ему хватало и своей.

Маленький Эверлинг спрятался около мусорных баков. И, как назло, какой-то мужчина решил заглянуть именно туда. Эверлинг надеялся остаться незамеченным. В воспоминаниях незнакомец улыбнулся и потянул к нему руки. Открывал рот, что-то говорил, но слова напрочь стерлись из памяти. Может быть, мужчина и не желал ничего плохого, может быть, хотел помочь – сейчас об этом никто не узнает.

Чувства, которые накрыли маленького Эверлинга в тот момент, оказались настолько сильными, что он не смог их контролировать. Мужчина коснулся его плеча, спины, хотел притянуть к себе. Был это страх, ярость или желание защитить себя, Эверлинг тогда не понял, но почувствовал прилив небывалой до этого силы, которую не хотел и не мог сдерживать. Она пламенем зародилась в сердце и распалялась, пока не хлынула наружу плотным потоком.

Спустя несколько недолгих мгновений мужчина лежал мертвым, а маленький Эверлинг был в его крови.

Он моргнул. Это воспоминание не было его кошмаром, но именно оно всплывало в памяти каждый раз, когда он наносил последний удар и заканчивал бой.

Ирмтон Пини вышел на середину арены и гордо провозгласил:

– Победил Эверлинг Рагнар, Кровавый Император!

Эверлинг чувствовал, как внутри закипает ярость. Опять. Она жаром опаляла внутренности и придавала силы. Он знал, что в любой момент может убить Ирмтона, раскидать охранников и оказаться на свободе. Но что делать на свободе в городе, где все его ненавидят, Эверлинг не понимал. Как и не понимал того, насколько был готов оставить тех, кого, вопреки всему, любил.

Его любовь была жесткой. Непривыкший проявлять чувства, он никогда не говорил добрых слов и не дарил тепла, зато в любой момент мог растерзать на части врагов.

В толпе хлопали все без исключения. Он повернулся лицом к Ирмтону Пини, подошел и поклонился зрителям. Это дурацкое правило выводило из себя. Что могло быть глупее, чем кланяться обезумевшей толпе, которая жаждала крови? Этого требовали правила приличия высшего общества и правила арены, за нарушение которых следовало наказание. Эверлинга такой распорядок веселил: наказывать тех, у кого вся жизнь – одно сплошное наказание, казалось по меньшей мере нелепым.

Ирмтон Пини ухватил его за запястье и поднял, вызвав новую волну восторженных криков. Эверлинг сжал зубы. Он ненавидел его прикосновения. Эверлингу хотелось убивать. Без раздумий, без представлений. Ирмтон Пини стиснул руку сильнее, чем требовалось, и Эверлинг заметил, как губы у того слегка поджались: Ирмтон Пини был в бешенстве.

Когда зрители начали вставать и уходить, Ирмтон и Эверлинг направились к решетчатым воротам, в проходе которых стояла полноватая женщина в светло-желтом платье. Округлое лицо выражало серьезность, брови немного сдвинулись к переносице и делали серые глаза выразительнее, чем обычно. В руках она держала небольшую сумочку, а одной ногой то и дело стучала по полу. Элиса Пини, жена Ирмтона, не поздоровалась, когда они подошли, и не удостоила Эверлинга даже взглядом.