Небесный летающий Китай (сборник)

Стебель привили обратно вместе с аффектом, который непосредственно после увечья нисколько не пострадал и мог, казалось, вести безоблачное автономное существование вне основного массива Льва Анатольевича. Однако Франкенштейн, явившийся с визитом через месяц, только вздохнул и горько сказал:

– Нет. Травма, швы – это чересчур. Это лишний штрих, уродующий полотно.

– Зато история трагическая, – пролепетал Титов.

– У меня не исторический музей. У меня живая действительность. Отправляйся в запасники, старина.

– Где, где они, эти запасники? – в отчаянии вскричал тот.

– В запасники, – повторил Франкенштейн, не слыша его и обращаясь к себе. – Они повсюду. Искусство лежит под ногами и ждет, чтобы его подобрали. Оно – сама жизнь. – Он очнулся, поправил Титову одеяло, участливо вручил ему апельсин, большое ударенное яблоко и воду одновременно, так что тот еле сумел удержать подношение. – Бывают люди, которые пишут мемуары про свою жизнь в искусстве, а я вот, когда засяду такое писать, расскажу про жизнь искусства во мне. Потому что жизнь – сама по себе шедевр.

Все это показалось Титову малоинтересным.

– Я хочу на выставку, – сказал он дрожащим голосом. – В центр Помпиду.

– Так ты уже едешь на выставку, – сочувственно отозвался Франкенштейн. – Все мы едем.

– Но как же я еду? У меня еще десять сеансов лечебной физкультуры! И массаж.

– Да так и едешь, сам убедись.

Франкенштейн протянул Титову свежий номер знакомой газеты.

Экспозицию теперь называли панорамой и название поменяли тоже: «Подноготная». В этом содержался намек на рецептуру приворотного зелья – настояла ворожея, и пришлось пойти ей навстречу. На снимке душой привычной компании был человек в черной полумаске.

– Но это же не я!

– Ну и что! Кому это важно!

– Как же не важно?… Кто это такой?

– Это Черниллко. Мы объяснили, что варвар попал в тебя кислотой и поэтому маска. Видишь – доктор тоже в маске. Только в докторской, марлевой.

– Это подделка! Дешевая мазня!

– Не подделка, а талантливая копия…

– У него вообще нет никакого аффекта!

– Как это нет? – горячился Франкенштейн. – У него уже есть аффект!

– Да откуда же?

– Да оттуда же!

– Ногти?…

– Нет! Просто ноги помыл и плюнул в воду! Девушка выпила…

– Я буду судиться!

– И что ты предъявишь? У тебя и аффекта больше нет.

…Лев Анатольевич в смятении посмотрел на место, где еще недавно расцветал первичный аффект – ныне всосавшийся полностью и гулявший с экскурсией по сосудам, подбираясь к мозгам. Аффект, полный хищного любопытства, знакомился с внутренней подноготной панорамой. Предметом беглого осмотра была сама жизнь, где все попеременно выступают то экспонатами, то экскурсантами.

(с) март-апрель 2008

Виват полураспаду

1

Январь. Морозная спячка, смерть без малого. Солнце-звезда, бесполезное. Снег – то ослепительный, то сыто-темный. Слева и справа – скрипучий лес. Редкое деликатное потрескивание, хлопанье крыльев. Кладбищенское карканье. Невидимые черные птицы сбивают наземь бесшумные мучные шапки. Голодные ветви остаются торчать, воплощая бездумное ячество полумертвой жизни.

Не бежит и дорога: лежит – через лес, заваливается в поле, переваливается через дальние холмы. Санный след занесло. Или сгладило стылым дыханием, особого сорта хаосом, в котором не бывает движения.

Поля и луга, плутонические просторы, утренний свет.

Топот копыт, глухие удары, смятение, беспорядок, варварство. Опрометчивое вмешательство. Морозко всполошился, мавзолей потревожен. Грохот, стук колес, механические щелчки. Из-за поворота вырывается всадник; нижняя половина лица прикрыта материей. Одет не по погоде: накидка, мундир, треуголка, подпрыгивает шпага.

Еще один, нет – двое, такие же.

Выворачивает грохочущая подвода, четвертый правит парой гнедых.

Копыта зарываются в снег, подводу трясет, от лошадей валит пар. Осталось немного, полверсты, дальше – поле, и лесу конец.

Прерывистое дыхание, упрямая монотонная присказка.

– Не вешать… нос…

Дорогу перегораживает ледяной ствол, конь переднего всадника становится на дыбы.

– Гардемарины…

– Засада, господа!..

Лес оживает, на дорогу валом валят лихие люди, хрипатые разбойнички. Тулупы, зипуны, заломленные шапки, жаркие пасти. Снежные бороды, за кушаки и пояса заткнуты топоры. Рык, уханье, гогот, потеха. Былинное ликование.

– Шпаги к бою!..

Два лиходея прорываются к подводе, срывают дерюгу, разбрасывают сено. Гардемарин бросает вожжи, прыгает, вырастает перед бородачами. Те упираются в борт, к ним на помощь спешат еще пятеро. Подвода переворачивается. Тяжелые ящики вываливаются в снег, какой-то налетчик уже сбивает замки.

– На! На! На!…

Это бьются всадники. Клинок под бороду, а ну, еще… вторая, третья, четвертая борода…

– Братушки! Золото у них! Навались!…

Мохнатый распахнутый рот и пуля, срезающая зубы. Запах пороха, пистолетный дымок.

– Нащокин! Сзади!

Удар. Сумрачный стон, оседающая туша. Щелчки выстрелов, снежный скрип, хлопанье рукавиц и вороньих крыльев.

– Не трожь ящиков! То – государыни!…

– Получай, собака!…