Небит-Даг

— Что случилось? Не томи! Говори прямо! — кричала Айгюль.

Опять невестка бормотала что-то невнятное, просила не волновать старуху. И вдруг отчетливая мысль пронзила Айгюль.

— Что-нибудь с отцом? Что, что? Буровая? Говори, говори, не бойся! Пожар на буровой отца…

Трубка выпала из рук Айгюль и замоталась на шнуре вдоль стены. Несколько минут девушка не могла прийти в себя, не помнила, как упала на стул, стоявший возле телефона, не слышала голоса Тамары Даниловны, тщетно кричавшей что-то, не чувствовала, как по щекам заструились горячие слезы. Мотаясь, трубка ударила по колену, и Айгюль опомнилась.

— Алло, алло! Это я! Ничего, Тамара, ничего со мной не случилось! Только говори всю правду! Что? Нет большой опасности? А где Аннатувак?.. Улетел с попутным самолетом! Почему же без меня? Спешил? А я не спешу? Ах, все-таки буровая в огне и никто ничего не знает? Что же делать?.. Сулейманов? Так скажи ему, чтобы обязательно заехал за мной. Слово возьми с него! Какое несчастье, какое несчастье…

Она повесила трубку и с лихорадочной быстротой стала одеваться.

Только теперь она как следует поняла, что рассказала невестка о Сазаклы. На вышке Тагана пробурили уже более двух тысяч метров. До проектной глубины осталось около трехсот. Геологи подтверждали наличие богатых залежей, последние два дня бурение шло совершенно благополучно — и вот такое несчастье! Тойджан и отец вместе! Страшно подумать — живы ли они? Если Тойджан был на вахте, когда загорелось, так самое большее, на что можно надеяться, это только на то, что он ранен. А вдруг?..

Айгюль заметалась по комнате, отыскивая платье, которое лежало на стуле перед ее глазами. Сейчас заедет Сулейманов… Нельзя задерживаться ни на секунду. А как сказать матери?

Старческий сон хрупок, как яичная скорлупа. Тыллагюзель услышала телефонный звонок, услышала и крик Айгюль. Войдя в комнату и увидев дочь совсем одетую, в теплом платке, она обомлела.

— Какая беда стряслась? Айгюль, газель моя, говори скорее…

Как успокоить мать, когда сама еле держишься на ногах от волнения? Айгюль обняла старуху, крепко прижала к себе.

— Мама, только обещай, что не будешь волноваться. Хорошо?

Тыллагюзель задрожала в объятиях дочери.

— Я совсем спокойна, только скажи, что случилось?

— Ничего страшного, не бойся, прошу тебя!

— Говори же, дорогая…

— По телефону сообщили, что на буровой у отца какая-то авария…

— Обвалился колодец, как в прошлом году у Атабая?

— Пока ничего не известно. Сейчас за мной заедет Сулейманов, и мы отправимся в Сазаклы.

— Если едешь в такую даль среди ночи, значит, случилась большая беда. Ты все скрываешь от меня, Айгюль!

Старуха припала к плечу дочери и беззвучно заплакала.

Слабость матери придала силы Айгюль.

— Поверь, еще ничего не известно. Ты же сама говоришь: беда между глазом и бровью живет. Разве поможешь горю слезами?

— Сердце-то ведь из мяса, газель моя…

— Да ведь и у меня не из камня.

— Я за отца боюсь, дорогая, за твоего отца!

— А я за отца и за Тойджана, за буровую, за все боюсь и тоже ничего не знаю, как и ты!

— Неправда, Айгюль, ты что-то скрываешь, — и мать заглянула ей в глаза.

— Ну, если хочешь знать все, крепись, не плачь! Мне сказали, что на буровой пожар и Аннатувак уже там.

Тыллагюзель со стоном упала на кровать.

Под окнами засигналила машина.

— Я должна тебя оставить, мама. Ты держись, пожалуйста! Ведь мы же нефтяники, можно ли нам отчаиваться? А Човдуровым в особенности…

Дверь за Айгюль захлопнулась, и еще раз стукнула дверь внизу, в подъезде, а Тыллагюзель так и сидела, уронив седую голову на спинку кровати. Она хорошо знала, что такое пожар на буровой. Десять лет назад, когда Човдуровы жили еще на Вышке, на ее глазах горела пятьсот первая скважина. Горела целую неделю. Вспоминать об этом страшно. И сейчас ни минуты нельзя быть уверенной, что Таган жив, не ранен, не обожжен… А Тойджан? Едва ли бурильщик уцелеет, когда горит буровая… Неужели мороз снова побьет только что расцветшее счастье Айгюль?.. Но даже если и случилось чудо и все живы-здоровы, кому-то ведь придется отвечать за пожар, за миллионы народных денег. Кого будут судить, кого обвинят, кого оправдают?.. Платок старухи вымок от слез.

«Газик», управляемый Махтумом, медленно переваливался по песчаным буграм и косогорам. Гнать бесполезно. Тут и днем веди да оглядывайся, как бы не застрять в сыром такыре, а ночью и помощи ждать неоткуда.

Всегда словоохотливый Махтум молчал. Он боялся неосторожным словом растревожить сердце Айгюль. Молчал и Сулейманов. На горевшей буровой у него не было ни родных, ни близких, но от этого не становилось легче на душе. Горело дело, в которое вложил четыре года своей жизни. Произошло все то, что предсказывали его враги. И страшно подумать, что такое несчастье будет поводом для торжества какого-нибудь Тихомирова… Айгюль молчала и слышала только стук своего сердца да напряженное дыхание Махтума, который зигзагами вел машину, будто узор рисовал на пустынных песках.

Что может быть ужаснее этого черепашьего хода, когда сердце рвется из груди от нетерпенья!