Неблагоразумная леди

— Это именно то, что имел в виду дядюшка… — Она остановилась на полуслове.

— Дорогая моя, почему вы прикусили язык? Я горю от любопытства. Что там произошло на самом деле? Было бы свинством звать вас только ради того, чтобы вы отвозили домой его мать, хотя, впрочем, он мог в таких крайних обстоятельствах и голову потерять.

— Никаких крайних обстоятельств не было. И головы он не терял. Ни единого волоска. Он попросил меня переписать его рукопись — заметки о лекции. Так что вы были правы. Вы его насквозь видели. Я не хотела вам говорить, но сейчас, кажется, лопну от злости.

На лице Даммлера появилась торжествующая улыбка.

— Так. Что-то не вижу кипы бумаг в ваших руках.

— Пусть скажет спасибо, что я не пустила их по ветру прямо на Бонд-стрит… — Говоря это, Пруденс ходила из угла в угол, не в силах успокоиться.

— Это я во всем виноват. Привез его на вашу невинную голову, думая, что от него вам будет польза.

— Как вы могли знать, что это за птица? С мужчинами он такое себе не позволит. Понимает, что с ними такие шутки не пройдут.

— Сядьте! — воскликнул Даммлер, хватая ее за руку, когда она в очередной раз пронеслась мимо него. — Хватит о докторе. Слишком много чести. Мне уже надо бежать.

Пруденс села на стул рядом, все еще тяжело дыша.

— Кстати, как насчет вашей работы? — спросил Даммлер, чтобы сменить тему. — Вы, кажется, уже с головой ушли в нее. Я понимаю, что тема — статья особая, о ней в двух словах не скажешь, а вот сюжет, персонажи…

Пруденс передернула плечами, чтобы отделаться от раздражения:

— Это рассказ о девушке, считающей, что она влюблена в молодого красавца повесу, потому что природа наделила его ровными зубами и пышными локонами и потому что все девушки в округе в него влюблены. И вдруг в один прекрасный момент она осознает, что все это время по-настоящему любила совсем другого, человека не столь блистательного, но более достойного…

— Стало быть, вашу героиню на мякине, то бишь на зубах и локонах, не проведешь. Ей подавай плохие зубы и лысину?

— Вечно вы все осмеете. Мой второй герой не так уж плох. Зубы как зубы, а волосы как волосы, черные. К десятой главе читатель должен быть очарован его сияющей улыбкой и черными кудрями, а моя героиня должна сделать максимум усилий, чтобы представить его совсем похожим на первого, но наделенным всякими добродетелями. Одной внешности недостаточно.

Даммлер внимательно слушал и кивал.

— Послушайте, Пру, у вас есть какой-то конкретный прообраз с ровными зубами и волнистыми локонами?

— О чем вы говорите? Я не пишу о реальных людях.

— А кошка в саду, а тетушка Кларенс, композитор?

— Знаете, о чем я вдруг подумала? — неожиданно сменила тему Пруденс. — Я подумала, что его матери вовсе не стало плохо, иначе с какой стати ему таскать с собой рукопись?

— Меня бы это ни капельки не удивило, — подхватил Даммлер, радуясь любому поводу очернить Ашингтона, хотя вопрос Пруденс прервал ход его мыслей.

Пруденс находилась в таком настроении, что приготовленная Даммлером хартия была не к месту, он ее так и не достал из кармана. Визит получился не таким, каким Даммлер его представлял, хотя он был рад, что Пруденс так разозлилась на Ашингтона.

— Итак, пока вы будете открывать глаза вашей героине на величие плохих зубов и волос, я постараюсь уговорить Шиллу вернуться к принцу или Моголу. Хотел бы я знать, понравился бы ей ваш герой?

— Спросим ее, когда Пейшнс-Терпение выйдет. Так я назвала героиню и роман.

— Пейшнс-Терпение? Полагаю, мы прочтем, что имя дано ей в соответствии с ее характером?

— Может, кое-что я и позаимствовала из своей жизни. Подумайте, всю жизнь слышать одно и то же; не мудрено, что я решила извлечь из моего имени какую-то пользу. Но она — не я.

— Ясное дело, в печатной реинкарнации вы будете мужчиной — это же ваш метод, не правда ли? Если я прочитаю о молодом человеке, на которого насела пожилая критикесса, то сразу пойму, что к чему.

— Не бойтесь. Не прочитаете. Я выкину его из головы, как он того и заслуживает. Дурную траву с поля вон!

— Что ж, а я хочу где-нибудь через недельку разделаться с первым актом. — Даммлер снова вспомнил о лежащей в кармане хартии и подумал, не самое ли время вытащить ее. — Мне нужны деньги на мой филантропический проект. Вчера вечером я вообще из дома не выходил и набросал вчерне второй акт.

Это уже второй раз он как бы мимоходом намекал на благопристойность своего времяпрепровождения, и Пруденс не удержалась, чтобы не вставить ему шпильку:

— Я тоже вчера не била баклуши. Но почему-то не хвастаюсь этим.

— Бессердечная особа! Вы подняли шум на весь свет, когда я фланировал по улицам. Неужели у вас доброго слова не найдется, когда налицо признаки нравственного прогресса?

— Никакого шума я не поднимала. И не приписывайте мне роль стража порядка.

— А я-то льстил себя надеждой, что вас порадуют мои успехи. Никто еще не беспокоился о моем моральном облике.

— Побойтесь Бога! Ваша мать два часа лила слезы, когда вы напились.