Небо и земля

Лена вошла в комнату и остановилась на пороге, затаив дыханье, боясь, что отец ее прогонит.

— Нет, почему же, — спокойно говорил Сережа, — ты ошибаешься.

Отец поморщился, но ничего не ответил.

— Папа! — крикнула Лена.

Отец обернулся, посмотрел на нее большими серыми глазами и сердито отозвался.

— Что тебе, Лена? Ты бы хоть почитала что-нибудь, что ли. Видишь, мы заняты, разговариваем с Сережей…

Лену обидели неласковые слова отца, он почувствовал это и протянул к ней руки. Лена подбежала к отцу, обняла обеими руками за шею и поцеловала в пушистую бороду, пропахшую табаком и скверным одеколоном.

Отец улыбнулся и сразу повеселел.

— Вот и отлично, — не отрывая глаз от пасьянса, сказал Сережа.

Лена покраснела. Ей показалось, что на отцовском диване сидит посторонний, непонятный какой-то человек и смотрит на нее с удивлением.

— Ну, и смешная же ты, вроде кисейной барышни. — Сережа встал из-за стола, подошел к сестре и взял ее за руку. Лена застеснялась, вырвала руку и выбежала из комнаты.

Через минуту она снова вернулась и, стараясь не смотреть на Сережу, сказала отцу:

— Папа, Глеб с тобой поговорить хочет.

— Поговорить? Но зачем же он с адвокатом? Неужели сам не мог прийти…

— Глеб, Глебушка! Глеб!..

Глеб ждал, должно быть, у дверей.

— Иду, — сразу же отозвался он, застегивая ворот рубахи и морща лоб.

Сережа раскладывал пасьянс и тихо высвистывал замысловатый мотив из «Садко». Глеб не был дружен с отцом; они часто ссорились из-за пустяков, и время обеда, когда семья собиралась в столовой, было самым неприятным для сына. Добрый и рассеянный, отец почему-то замечал мелкие проступки Глеба и каждый раз за обедом делал ему замечания: то ногти грязные на руках, то чавкает слишком громко, то читает украдкой газету. Глеб фыркал и еще ниже наклонялся над тарелкой. Лена часто заступалась за брата, и отец называл ее адвокатом.

Глеб, кашляя, подошел к Сереже.

— Сережа, — сказал он, ухватившись за скатерть, — поговори обо мне, пожалуйста…

Сережа медленно и аккуратно собрал карты, ладонью разгладил скатерть.

— Не понимаю. О чем поговорить?

Глеб молчал, не выпуская из рук скатерти и не решаясь посмотреть на отца. Отец курил и раздраженно покашливал.

Лена снова появилась в комнате и расплакалась, вытирая слезы рукавом платья.

— Ну, а ты-то чего? — удивился отец. — Почему плачешь?

Сережа опять занялся пасьянсом.

— Чересчур нервны, сестрица. — Он раскладывал червей по старшинству. — Чересчур нервны…

Отец отложил в сторону книгу и удивленно посмотрел на младшего сына.

Глеб отвел глаза в сторону и громко сказал:

— Я хочу стать авиатором! Понимаешь ты? Авиатором!

— Отлично. Становись авиатором. Кто тебе мешает?

— Но я хочу учиться летному делу… Нужны деньги…

Отец огорчился: он любил Глеба, и ему страшно было представить, что ждет сына в будущем.

— А кто тебе даст деньги?

Глеб молчал.

— Я дам, — сказал Сережа, вставая из-за стола. — Я дам. — Он вынул из кармана часы. — Уже и спать пора, спать. Завтра утром поговорим, — и вышел из комнаты.

Следом за ним вышли Лена и Глеб.

— Сережа… — зашептал Глеб, но брата уже не было в коридоре. Он прошел в свою комнату, и Глеб услышал, как сразу же щелкнул ключ в двери.

Из-за границы Глеб только раз написал отцу, и то несколько сухих строк о том, что, слава богу, здоров и чувствует себя хорошо, а Лене писал почти ежедневно, делясь с ней с моими горестями и заботами, и волновался, если не получал от нее ответа.

…Глеб вспомнил об этом сейчас, когда Лена сидела на диване, подошел к сестре и поцеловал руку.

— Ну вот, видишь, я и стал авиатором. А давно ли мы с тобой еще только мечтали о моем призвании…

Лена молча смотрела на брата.

— А молодец я, не правда ли, молодец? — говорил Глеб, прохаживаясь по комнате. — Я тебе, Лена, скажу — только тебе, и не хвастаясь, что меня большое будущее ждет. Я в себе чувствую такую силу…

— Сядь только, пожалуйста, сядь. А то у меня голова устает ворочаться из стороны в сторону.

Глеб, сел в кресло, достал папиросу, закурил, сразу же наполнил дымом всю комнату и закашлялся.

— Стукнуть тебя по спине?

— Не надо. Так вот, понимаешь… Я сбился. С чего я, бишь, начал?

— Со славы.

Глеб еще глубже сел в кресло.

— Буду знаменит, чего бы это ни стоило! Только в спорте и шахматах слава безусловна. Возьми музыку, — там трудно установить, кто первый… А тут… — Он почесал переносицу, словно вспомнил что-то, и вдруг сказал: — Послушай-ка, знаешь, что я тебе предложу? Хочешь со мной подняться на аэроплане?

Она зажмурилась.

— Нет, не хочу.

— Боишься летать?

— Нет, только с тобой боюсь… А так-то вообще летала.

— Летала?

— Ты знаешь, — сказала она, вставая с дивана и снимая пальто, — я очень жалею, что так плохо знаю маму и только два раза встречалась с ней. Мне кажется, своеволие у меня от нее…

— Своеволие? Ну, какая же ты своевольная. Ты просто добряк.

— Помнишь, мы видели маму лет семь назад, когда она приезжала в Петербург?