Небо и земля

— И прежде уставал. Или ты думаешь, что я из железа сделан? — спросил он, приглаживая мокрые волосы. — Я, знаешь ли, в баньке был сейчас, попарился, а то очень уж ломило старые кости…

— Я не чаял тебя скоро встретить, — чистосердечно признался Быков, — вчера во время демонстрации чуть не заорал от радости, когда ты окликнул меня…

— Хорош бы ты был! Да меня бы тогда сразу же замели архаровцы…

— А в Питере ты давно?

— Месяц уже. Ты, кстати, меня не именуй Николаем Григорьевым. Я теперь по паспорту поляк, Станислав Викентьевич Ржевусский… уроженец Седлецкой губернии…

— Ну уж прости, с таким носом картошкой никак нельзя за поляка сойти…

— А придется, — вставая с кресла и подходя к Быкову, сказал Николай. — Я уже по самоучителю сотню польских слов выучил и писать по-польски с грехом пополам умею…

Оба засмеялись, и Николай, прохаживаясь по комнате, весело сказал:

— А радостно было мое возвращение в Питер, хоть ни копейки денег не было, — поверишь ли, когда уезжал из Рыбинска, только на билет и хватило. Так, голодный, и промчался от Волги до Невы. Приезжаю в Питер, выхожу на Знаменскую площадь, и сразу передо мною жирная туша Александра Третьего на таком же, как он сам, жирном коне. Говорят, будто скульптор, автор этого памятника, в ответ на чей-то недоуменный вопрос сказал: «Я не собирался лепить карикатуру на царя Александра и его любимого коня. Я просто изобразил одно животное на другому. Ну вот, увидел я памятник, и до того, понимаешь ли, весело стало, будто ему, как первому попавшемуся навстречу знакомому, обрадовался. А есть хочется…

— Ты бы ко мне приехал…

— К тебе? А у кого адрес спрашивать? Нет, братец мой, пришлось весь день по улицам прошляться, так как к верному человеку, чей адрес мне дали в Рыбинске, раньше вечера являться было нельзя… И снова вопрос: а где же прогуливаться? На первый взгляд, на малолюдной улице спокойнее время провести, а на самом-то деле в таком случае лучше всего в толпе затеряться. В толпе ничьего внимания не привлечешь, а как в особицу передвигаться станешь, скорей обратит внимание власть предержащая… Пришлось весь день по Невскому гулять — от Штаба до Лавры и обратно…

— А как же ты к нам на завод попал?

— Знакомый механик устроил.

— В Питере-то жизнь особенною стала.

— Еще бы! Ты раньше в Питере не живал, представить не можешь, как люди теперь изменились. Вот на днях на одном заводе рабочие повздорили с администрацией, и когда стали их уговаривать, кто-то из толпы погрозил хозяйским слугам, что, дескать, недолго осталось ждать возвращения пятого года…

Давно не видел летчик Николая Григорьева таким веселым; он словно помолодел и, хоть только что пожаловался на ломоту в костях, минуты не мог посидеть спокойно: рассказывая или споря, он любил прохаживаться по комнате, и сейчас не изменил своей привычке.

— А к тебе на днях ребята с завода по делу обратятся, — сказал, уходя, Николай, — так уж ты смотри, поговори с ними посердечнее…

Он посмотрел на часы и заторопился куда-то. О многом хотелось поговорить со старым приятелем, но прежде всего нужно было спросить о мальчике, с которым, по милости Николая, отец Быкова возился уже три года.

— Скажи, что с мальчиком делать?

— С мальчиком? — удивился Николай. — С каким мальчиком?

— С Ваней.

— Не понимаю, о ком ты говоришь.

— Помнишь, ты меня в Париже просил отвезти в Тулу мальчика? Я привез, никого по адресу нет — арестованы. Пришлось Ванюшку у себя оставить, — вот он и живет с моим отцом…

— А, вспоминаю. Это не Вахрушева ли мальчик?

— Вахрушева.

Лицо Николая стало угрюмым и печальным.

— С Вахрушевым плохо, убит полицией при загадочных обстоятельствах.

— А мать его?

— Чья мать?

— Ванина, мальчика мать…

— Она на каторге умерла…

— Как же мне быть теперь?

— С кем?

— С мальчиком.

— Придется себе оставить. У тебя свои дети есть? Женат?

— Нет.

— Вот и хорошо, воспитывай парня. У него отец был хороший революционер, преданный, смелый.

Быков огорчился. Он часто переписывался с Ваней, но боялся, что из-за кочевой своей жизни не сумеет воспитать мальчишку; на отца он не слишком надеялся. Стар, взбалмошен, вечно занят выполнением каких-то причудливых планов…

— А где твои приятели? Особенно часто я вспоминаю рыжего верзилу, который так ошарашил французов своим первым полетом. Его фамилия, кажется, Тентенников? И где твой француз механик?

Быков рассказал о пережитом за последние годы, о друзьях, о механике Делье, работающем теперь в Москве, на авиационном заводе Дукс.

Прощаясь, Николай еще раз напомнил, что вскоре с летчиком будет говорить один из заводских большевиков по очень важному делу.

— А сейчас ты не можешь сказать, о чем разговор будет?

— Узнаешь со временем. И помни: я на тебя надеюсь…