Небо и земля

— А пулеметные патроны запасли?

— Пять кругов.

— Самочувствие хорошее?

— Здоров.

— Как вас зовут?

— У меня имя и отчество трудные: Елпидифор Нестерович.

— Да, надо признаться, натощак не выговоришь, — согласился Глеб.

— А вы меня просто Яшей зовите.

— Яшей? Вас же не Яковом нарекли, когда крестили.

— Сам не знаю, как получилось. Но только у меня мать никак не могла ни меня, ни отца полностью звать — до самой смерти путалась, — отца именовала Слесторем Ивановичем. Вот, чтобы смеху от соседей не было, отец и велел ей называть меня Яшкой маленьким, а самого себя — Яшкой большим. Так с той поры у нас и повелось в доме.

— Что же, Яша, значит, летим?

— Как прикажете!

Глеб снял фуражку, прислушался к гудению мотора.

— Пора!

* * *

…И вот совсем маленькими стали здания отряда, ангары, сараи, палатки механиков, и ручьи, как серебряные стрелы, полетели к оврагам. Самолета Тентенникова уже не было видно в небе.

Ревел мотор, и победоносцевский самолет, плавно покачиваясь под облаками, летел на юг.

Глеб узнавал примелькавшиеся за последние недели бугры и перекаты предстепья. Колеи железных дорог уходили на юг и на запад. Ни одного состава не было на этих путях. Взорванные мосты и сожженные станции отмечали путь наступавшей белой армии. У пересохшего озера стояли неизвестно кем брошенные пушки. Над редкими лесами кое-где тянулся дымок: то ли костры разводили солдаты, то ли дотлевали загоревшиеся во время боя рощи.

Глеб вел самолет на юг. Простор, медленно раскрывавшийся перед глазами, был пустынен, и рыжеватая мгла тянулась над погоревшими селами и разоренными хуторами. У переездов стояли брошенные телеги обозов, а дальше начинались линии наспех вырытых окопов. Пролетая над ними несколько дней назад, Глеб бомбил передовые части белых. Теперь в окопах не было никого.

«Куда ушли они? — думал Глеб, вглядываясь в очертания знакомых по недавним боям укреплений. — Неужто начат какой-то новый маневр? В штабе армии удивятся, пожалуй, что здесь я никого не обнаружил. Ведь конная разведка донесла вчера о продвижении белых именно в этом направлении. Да верный ли я взял курс? Хотя бы встретить в небе какой-нибудь приблудный белый самолет — погнался бы за ним и тогда бы наверняка выбрался к их позициям…»

Больше часа летал он над безлюдной пустыней и начинал уже подумывать о том, что следует переменить курс, как вдруг увидел голубоватые медленно распадавшиеся дымки: противник бил шрапнелью.

Сразу прошло волнение, руки тверже держали руль, зорче стали глаза, — Глеб приготовился к бою. Теперь уже не было ничего на свете, кроме самолета, на котором он летел, и вражеской позиции за широким речным перекатом.

Он увидел незамаскированные вражеские батареи у въезда в селение. Конные и пешие колонны медленно передвигались по шоссе, бронепоезд стоял под парами возле уцелевшего железнодорожного моста.

Николай говорил вчера, что именно здесь собирается главный кулак вражеского удара. Глеб знал: стоит разбомбить бронепоезд — и продвижение белых задержится. Не меняя курса, он вел самолет к цели. Он отчетливо видел нарядную станцию на самом берегу реки, бронепоезд, красные крыши строений и с радостью почувствовал, что налет застал противника врасплох. Внизу еще бегали, суетились, устанавливали пулеметы, наводили на аэроплан пушки, а он уже сделал круг над бронепоездом и схватился левой рукой за рычаг.

Белогвардейцы стреляли по самолету из винтовок. Глеб дернул рычаг, и бомба полетела вниз, на бронепоезд.

Внизу уже тянулся дымок. Когда, начиная второй круг, летчик приготовился снова нажать рычаг, он увидел пламя на станционных путях, и ни паровоза, ни вагонов нельзя было разглядеть сквозь клокастый наплыв черного дыма, — должно быть, бомба попала в цистерну с горючим.

Второй бомбой можно было поразить другую цель, и Глеб решил уничтожить вражескую батарею. Артиллерия беспорядочно обстреливала самолет. Глеб видел дымки разрывов прямо перед собою.

«Туда — и быстрей!» — Он снова начал кружить над батареей. — «Этот выстрел уже не поразит», — думал он, глядя на расплывшееся сбоку синеватое облачко дыма, и опять нажал рычаг. Орудийные расчеты сразу разбежались, и красновато-черные столбы пламени снова рванулись кверху.

Механик, смотревший вниз, через борт, оглянулся, развёл руками и на самые брови надвинул кожаный шлем. «Должно быть, знак дает, что пора взяться за живую цель», — решил Глеб.

Теперь они летели над шоссе. На несколько верст растянулись пешие колонны врага. Кавалерия шла на рысях впереди пехоты.

Глеб снизил самолет. Он летел на высоте триста метров, не больше. Механик обстреливал вражьи колонны. Конники соскакивали с лошадей и разбегались по опушке ближнего леса; пехотинцы, пытаясь укрыться от пуль, ложились в канавы, бросались в воду, и только несколько человек залегло у пулеметов.

Механик снял шлем, вытер пот со лба и со щеки. Он написал записку Глебу, и летчик сразу разобрал главное, что было сказано в этих каракулях: «Все патроны расстреляны…»