Небо молчаливое

– Нет, – она вдохнула глубоко-глубоко. Простить было трудно. Эмма вообще не любила простить. Никого. Ни о чём. Никогда. Сама. Тут самой не получится. Какая ж она всё-таки жалкая! – Ты мог провести меня? – ну вот несложно совсем, разжать губы и сказать. – Тут недалёко, – добавила Эмма, винясь. Будто на корабле может далёко. В нём всего-то сто метров от силы. – Мне надо… Хочу тросточку взять. – Боги, ну что за признание? Хочешь бери. – Вдруг упаду опять, – она грустно улыбнулась. Если бы это хоть где-то было смешно! Не смешно.

– Давай руку, – сказал он с готовностью. У него была тёплая, надёжная и явно сильная рука. Эмме почему-то захотелось реветь. Боги, сколько жалости к себе и к этому маленькому, вечно болеющему телу успело скопиться. Боги, как долго она не давала себя плакать. Не разрешала. Некогда. Некогда. Сегодня смена и завтра смена. Два человека на борту мало, три мало. – Встала? – спросил Константин. Она встала как раненная цапля на одну ногу. До чего же жалкое зрелище! – Берись за руку. Берись, берись.

Эмма неуверенно схватилась за подставленный локоть. То ещё унижение! «Сама напросилась», – напомнила она строго.

– Нормально, – буркнула Эмма. Благо, идти тут недалеко. Ковылять.

– Если хочешь, я тебя поне…

– Нет, – Эмма опасливо покачала головой. Ей стало дурно и холодно от страха, от стыда. Чужой человек возьмёт, схватит, поднимет. Эмма отшатнулась.

– Не бойся, ты лёгкая.

– Не надо. Не надо, пожалуйста. – Она понимала, что её голос звучит жалко и загнанно. Лучше б Луи пришёл, или Фет в крайнем случае. Ну отругал бы. Ещё раз.

– Эмм? Хорошо. Всё хорошо. Я нормальный, если что.

«А я нет, – подумала она тоскливо, незачем такое говорить. – Завтра будет получше. Конечно, утешай себя», – мысли разбредались, бестолковые и колючие. Ну вот и пришли почти.

– Нам туда. Там каюта… Тимофея Владимировича.

Она действительно собирается взять трость Рогача? Теперь. Ну, ему-то, с другой стороны, тросточка уже не нужна.

Константин кивнул.

В каюте было темно и тихо, и попахивало какой-то дрянью: валерьяной и сухими цветами, кто-то на Южной тогда нарвал и притащил охапку и бросил без вазы. Эмма неуклюже ухватилась за столик. Константин стоял сзади, стоял тихо.

– Где здесь свет? – спросил негромко.

– Слева за дверью.

«Как странно, что помню», – подумалось Эмме. Каюты всё типовые: стол, шкаф, кровать. Научным сотрудникам – одноместные, команде – скромнее. Рогач мог попросить что-то роскошное, только ему было незачем. Капитан тем временем нащупал выключатель.

– Не дави, – сказала Эмма, – просто коснись и задержи ладонь.

Свет хлынул в комнату, как вода, оголяя память. Как было, так и осталось. Аккуратно прибранная кровать. Иссохшие цветы у изголовья. Его вещи: планшет и тетради, коробок цветных карандашей, красная кисть в стакане, альбом забрали. Заречься не ходить сюда, чтобы потом прийти и разграбить.

– Трость? – угадал Константин. Она кивнула. Кощунство рушить эту тишину. «Не для него», – поняла Эмма. Новоявленный капитан бесстрашно ломанулся по каюте, бесстрашно вклинился в царствие мёртвых вещей, откинул коробки, обошёл кровать, вытащил трость и протянул её Эмме: получи, принцесса, драконью голову.

– Спасибо, – сказала она тихо, нельзя было не сказать, но брать не спешила. Казалось, мир рухнет, казалось сейчас явится Дэвид и проклянёт её и корабль, и Верну, и небо. Сначала ты так, а потом… Эмма просто и спокойно сжала пальцы на рукояти. Холодное дерево было ладным и гладким, как надо в руку легло. – Вещи, – Эмма набрала побольше воздуха, и время замерло на долгом вдохе, – это просто вещи, – объяснила сама себе. Выдохнула. – Спасибо, что сходил со мной.

Следующий день оказался попроще. Натуго перемотанная нога почти не болела, почти не мешала, так что и трость толком не была нужна. Эмма закрылась в лаборатории, выставив перед собой полную кружку пряного кофе и стопку тетрадей Рогача. Рано или поздно их нужно было открыть. Рано или поздно, да к чёрту. Сейчас.

III

– Люди из шкуры лезут, чтобы быть не такими как все, а ты и без этого, – запал кончился, и Константин скис, но фразу закончил: – особенная.

Это комплимент такой? Судя по наглой улыбке, он самый.

– Просто скажи, что я странная, – Эмма вздохнула, – не обижусь.

Константин покачал головой: нет, не то он имел в виду.

– Нет. По крайне мере, не в плохом смысле.

«Смысл один», – подумала Эмма.

– Что ты от меня хочешь?

– Ничего, – он улыбнулся, разводя руки в стороны, то ли распятие, то ли объятия… – Хочу узнать тебя.

Он давил. А этого Эмма не выносила, она просто выскальзывала из-за стола с остывшем чаем, из разговора, из-под пристального взора. У неё всегда, всегда-всегда имелась волшебная дверь, в которую можно уйти, за которой никто не тронет.

– Эмм?

Она вздрогнула. Почему он пристал к ней, а не к Луи? И если молчать, отвяжется?

– Я, наверное, не так сказал. Знаешь, я очень хорошо чувствую людей.

«Ты очень хорошо навешиваешь ярлыки», – поправила она, но говорить не стала. Пусть думает, что как хочет, если ему так больше нравится.