Небо на двоих

Озеро находилось прямо подо мною, окруженное нежной и курчавой, как спина ягненка, травой. Недалеко от берега из воды поднималась гряда бурых скал, четко, как в зеркале, отраженная в воде. Толстые шматы снега лежали вокруг озера и тоже отражались в нем, точно белый венец на фоне голубого неба.

Над озером и над лужайкой, справа и слева, – навороченные друг на друга глыбы, отроги гор и хребты. Окаменевший, но все еще рвущийся вверх хаос борьбы за высоту, за небо.

А здесь – тихое озеро, и тихая лужайка, и смирившиеся камни, по горло погруженные в воду, и крупные ломти снега, забывшего растаять, прислушивались к чему-то тоже тихому, вечному…

У меня сжалось сердце. Разве не к этой тишине и покою я стремилась в последнее время?

За спиной зацокали по камням копыта Ветра. Вадим придержал коня рядом со мной и тоже долго смотрел на озеро. Кажется, он испытывал похожие чувства, потому что жесткая складка на его лбу разгладилась.

Вода на мелководье была прозрачной, и каждый камешек радостно сиял, отбрасывая на песчаное дно дрожащую тень.

– Здесь мы с Лешкой ловили форель, – сказал Вадим.

И как в подтверждение его слов над водой взметнулось гибкое серебряное тельце, за ним – другое…

– Сегодня не успею, но завтра поймаю и поджарю тебе форельки, – пообещал Вадим.

Так уверенно пообещал, словно форель в очередь выстроилась к его удочке. Я хотела съязвить по этому поводу, но передумала. Озеро и тишина вокруг к перепалке не располагали.

Мы подъехали к хижине, когда уже начало смеркаться. До перевала, за которым начиналась Россия, оставалось, по словам Вадима, километра два. Хижиной он называл маленький домик из железного листа, облицованный изнутри деревом. По углам он был укреплен растяжками из толстой проволоки. Такие хижины я не раз встречала в горах. Порой в сто крат хуже, без окон и дверей. Здесь хоть стекла в окне сохранились, но дверь сорвало ветром с петель, и она валялась рядом на камнях.

Ветер чувствовал себя тут полным хозяином. Противно завывая в скалах, он бросал в лицо мелкий сухой снег, выбивал слезы из глаз. Пока я наводила порядок в хижине, у меня совсем закоченели руки. Но Вадим быстро навесил дверь, а затем растопил печку-буржуйку заготовленными дровами. Затем вышел наружу – накормить и напоить лошадей, для которых за хижиной был построен нехитрый загон.

Добров долго не появлялся. Но я не беспокоилась, что с ним случится какая-нибудь неприятность. Сквозь вой ветра слышала, как осыпаются мелкие камни под его ногами, как он что-то укоризненно говорит лошадям, кажется, журит жадную до овса Конфету.

А в хижине уже через полчаса стало так жарко, что я скинула куртку и принялась готовить ужин из тех продуктов, которые Вадим захватил из дома. Оказалось, он ничего не забыл: сыр, копченое мясо, овощи, зелень, пяток свежих лавашей и еще много чего. Даже две бутылки коньяка обнаружились в седельной сумке. Я озадаченно покачала головой. Запасов хватило бы не на одни сутки. Или Вадим рассчитывал, что мы будем заниматься исключительно истреблением провизии, или все-таки проведем здесь гораздо больше времени. Забегая вперед, скажу: под утро он рассеял мои сомнения. И я поняла, что прошлые испытания – цветочки по сравнению с предстоящими.

Но сначала Вадим вернулся в хижину. Ветер бушевал за стенами, пламя оплывшей свечи раз за разом кланялось его порывам. Мы сидели на нарах поверх разложенных спальников, за кривобоким столом, ужинали и пили коньяк. А я рассказывала, как тяжело переживала измену мужа, как Любава уговорила поехать в Абхазию. Вадим большей частью молчал. Лишь смотрел на меня странно, а у меня от его взгляда мурашки бегали по коже. И я почему-то со страхом ждала, когда он задует свечу.

От нее остался крошечный огарок. Тогда Вадим снял со стены гитару. Я знала уже: она принадлежала Леше Гардарину. Именно с ней он приезжал в Москву, когда в том, очень далеком году мы встретились с ним на дне рождения Толика.

Гитара была настроена – похоже, ею пользовались совсем недавно. Вадим провел рукой по струнам, склонил голову и запел. Тем московским вечером он точно не пел. Я бы запомнила, потому что у него оказался очень хороший голос, и на гитаре он играл ничуть не хуже Гардарина. Сейчас Вадим запел мою любимую песню Владимира Высоцкого, которую я впервые услышала от отца.

– Куда меня несёт, покуда меня носит?
К какому городку приговорит?
И кто меня там ждёт? И где рябины гроздья
Меня простят до глубины земли?

Тебя со мною нет, сегодня нет, и всё же

Я не приму отсутствие, как зло.
Гнетущий стон венков над тем, что было прожито —
Щемящий вой кладбищенских оков…