Небо на руках. Трилогия

 Самое страшное – это когда Нюрка плачет. Ей три года, она говорит хорошо и понимает всё, только вот голод сильнее…Она знает, что кушать нечего, но не может понять почему, а слова «блокада», «война», «фашисты» для неё вообще пустой звук. Валера сидел на краю кровати, поджав колени к самому подбородку, боясь шелохнуться, потому, что как раз, только успокоившись, Нюрка уснула. Ещё всхлипывая во сне, затихла и мирно посапывала. Спали и мама, и бабушка, хотя теперь часто непонятно кто спит, а кто просто тихо лежит без сил.  Очень быстро повзрослев в свои тринадцать лет, после прощания с отцом, который ушёл на фронт, Валерка никак не мог избавиться от постоянного чувства вины перед мамой, бабушкой и Нюркой, потому что не мог их защитить. «Ты мужчина, и остаёшься за старшего», – так, уходя, сказал отец. Сам с трудом передвигая ноги от голода, Валерка мечтал накормить Нюрку, раздобыть лекарства для мамы и бабушки. Он готов был идти хоть на край света, даже во время бомбёжки, лишь бы принести в дом хоть какой-то еды.

– Сынок, ты чего не спишь? Не то прошептала, не то прохрипела мама.

Голос её был очень тихим, но от неожиданности Валерка всё равно вздрогнул. Он молча лег на край кровати рядом с Нюркой и опять поджал колени, казалось, что в таком положении живот меньше болит от голода.

     У Валерки был любимый день в году, который он всегда ждал почти как Новый год, это его день рождения, 22 июня! Но случилось страшное, долгожданный день рождения, яркий солнечный день, в прошлом году расколол жизнь на две половинки. На до и после.

На ту, беззаботную детскую, и эту, блокадную голодную, не по годам взрослую, наполненную смертью и горем. Когда началась война, все думали, что уже ничего не может быть страшнее…но пришёл сентябрь, и началась блокада. Порой казалось, что та, довоенная жизнь, ему приснилась, а иногда хотелось, чтобы всё, что происходит вокруг сейчас, было просто кошмарным сном. На улице- жуткие морозы, дома теплее, но только потому, что нет сугробов и ветра. Всё равно щёки и нос мёрзли, и приходилось прятаться под одеяла с головой.  Мама и бабушка каждый день по очереди топили печь, чтобы согреть комнату и вскипятить воды, но после известия, что отец погиб, мама тяжело заболела, а бабушка перестала вставать, и квартира стала похожа на тёмный холодный подвал. Валерка не раз слышал в очереди от взрослых, что в городе хозяйничает смерть, но сейчас ему стало казаться что она ходит прямо по квартире, и оттого становилось ещё холоднее и страшнее.

     Если утро начиналось с шума за окном или раскатов стрельбы, было легче. Страшнее, когда Валерка просыпался в полной тишине. Мама уже две недели не вставала, а бабушка почти совсем перестала разговаривать, и каждое утро Валерка напряжённо ждал, кто первым подаст голос, и, услышав, мамин «Сынок, как ты? Как Нюрочка?» или бабушкин «Господи, спаси-сохрани», или верещание Нюрки, он выдыхал – все живы… Сейчас Валерка лежал и ждал, когда подаст голос бабушка из другой комнатки, где у неё был, как она любила говорить, свой уголок. В маленькой комнатушке у бабушки стояла кровать, рядом с кроватью табурет, столик на нём небольшое зеркальце и икона в углу. До войны, уходя спать, бабушка говорила: «Всем спокойной ночи, я пошла в своё купе».

      Холод, голод и страх до неузнаваемости изменили любимую квартиру, где всегда было тепло, уютно и весело. Теперь даже стены казались чужими и злобными, а постоянная темнота прятала по углам какую-то угрозу. Часто Валерке хотелось не просто плакать, а рыдать и выть волком оттого, что фашисты убили папу. Сразу постарела и стала беспомощной мама, а бабушка, узнав о гибели папы, её единственного сына, тихо сказала: «Ну вот, теперь и мне можно помирать…». Когда на отца пришла похоронка, Валерка так плакал, что перепугал Нюрку, и потом они вместе с мамой и бабушкой её с трудом успокоили. С тех пор Валерка боится при Нюрке не только плакать, а даже слёзы показывать. Позавчера вечером мама почему-то попросила Валерку, чтобы он забрал от неё Нюрку и положил спать с собой, и ему стало ещё страшнее, ему вдруг показалось, что между его кроватью и маминой вырос забор изо льда, хотя кровати стояли в одной комнате. Днём Нюрка всё равно переползала на кровать к маме, но на ночь мама просила её забирать. И теперь Валерка стал бояться ночи, каждый вечер ему казалось, что он остаётся один на целом свете. Совершенно один в холодном, умирающем городе, который окружили ненавистные фашисты. Они убили папу, а маму и бабушку лишили сил. Это страшное ощущение одиночества было даже хуже голода. Минуты тепла и любви, когда он мог днём присесть на край маминой кровати, а она нежно гладила его по голове, теперь были самыми счастливыми в жизни, но каждый день неуклонно наступал вечер, и Валерка боялся наползающей ночи. Теперь он точно понимал и чувствовал всем своим детским сердцем, что всё, что у него осталось и ради чего он должен жить – это мама, бабушка и маленький беззащитный комочек по имени Нюрка.