Небо над бездной

Марго перестала жевать, вытянула губы трубочкой, помотала головой, элегантно спрыгнула профессору на плечо, прижалась к его шее, жалобно запищала. В кулачке она держала ломтик яблока и пыталась запихнуть его профессору в рот.

– Отстань, лицемерка, – сказал Михаил Владимирович и вышел с пристыженной Марго на плече.

Федор отправился на кухню, за веником и совком, собрал осколки. Через минуту профессор вернулся, сел в кресло. Обезьянка перебралась с плеча на колени, ткнулась носом ему в руку.

– Ладно, все, – он потрепал золотистую гривку, – твое счастье, что Миша не проснулся.

Обезьянка подпрыгнула, захлопала в ладоши. Лампа подсвечивала золотистую шелковую гривку, большие карие глаза сияли.

– Проклятое зелье? – спросил Федор.

– Да. Эффект поразительный. Мне принесли полутрупик. А теперь посмотри на нее. Я не встречал более жизнерадостного, ласкового и разумного существа.

Марго всплеснула лапами, похлопала себя по груди. Длинные мягкие губы растянулись в гордой улыбке.

– Можно подумать, ты понимаешь, о чем мы говорим, – обратился к ней Федор.

Марго закивала в ответ, скорчила смешную рожицу, издала тонкий мелодичный звук.

– Она все понимает. Настолько, что прячется от товарища Гречко, не показывается, когда он приходит, – сказал профессор, – впрочем, он давно уж догадался.

– На то он и оракул, – усмехнулся Федор, – думаете, это опасно?

– Я устал бояться, Феденька. Я вообще очень устал. У меня большие проблемы с Андрюшей.

– Что случилось?

– Все то же, – профессор сморщился и махнул рукой, – в среду явился пьяный. Видишь ли, учиться больше не желает, поскольку в советской школе все равно ничему не учат. Решил сам зарабатывать на жизнь. Малюет афиши и декорации для какого-то театра. Связался с актеркой.

– Театральный художник – хорошая профессия, – неуверенно заметил Федор, – поработает, потом поступит во Вхутемас. Да и актерка тоже не беда. Андрюше семнадцать. Первая любовь.

– Брось, Федя, актерке за тридцать. Она замужем, Андрюша для нее игрушка, собачонка. А главное, он пьет, понимаешь, от него слишком часто пахнет спиртным.

– Давайте сводим его на экскурсию в дом скорби, пусть полюбуется на алкогольную деменцию и белую горячку, – предложил Федор.

– Таня пыталась. Он не хочет. Она однажды уже водила его в морг, чтобы привести в чувство. Помнишь, пару лет назад он впал в кошмарный нигилизм, хамил всем, даже няне?

– Конечно, помню. Поход в морг тогда подействовал сильно. Он опомнился, понял, как хрупка жизнь.

– Он был младше, а сейчас считает себя взрослым, зрелым мужчиной. И не может простить Тане ту шоковую терапию. Заявил, что выпивает исключительно потому, что ему до сих пор снятся трупы.

Марго дернула профессора за рукав, соскочила с колен и умчалась.

– Кажется, они вернулись, – профессор поднялся, – сегодня премьера в этом театре, Таня решила сходить посмотреть.

Таня сидела в прихожей на стуле, расшнуровывала высокие ботинки.

– Узел. Не могу. Проклятые шнурки. Отвратительные ботинки, – пробормотала она.

Федор поцеловал ее в макушку, опустился на корточки, принялся помогать ей.

– Ты одна? – удивленно спросил Михаил Владимирович.

– Будь добр, папа, принеси ножницы.

– Не надо, я уже распутал, – сказал Федор, стянул ботинок с ее ноги и принялся расшнуровывать второй.

– Спасибо, Феденька. Папа, ну что ты так смотришь? Да, я одна. После премьеры была вечеринка. Я пыталась увести Андрюшу домой. Бесполезно. А спектакль оказался не так уж плох. Современная фантазия на тему «Бесприданницы» Островского. Довольно забавно. На сцене, на заднем плане, постоянно маячили волжские бурлаки. Массовка, человек двадцать. Иногда они громко стонали и пели «Дубинушку». Я все думала, зачем они? Только отвлекают от основного действия. В финале эти несчастные наконец прояснились. Когда Карандышев выстрелил в Ларису, зазвучал «Интернационал», бурлаки разбежались по сцене, стали выкрикивать революционные лозунги и колотить купцов.

Марго запрыгнула к Тане на плечо и погладила ее лапой по щеке.

– Он хотя бы сказал, когда вернется? – спросил Михаил Владимирович.

– Он сказал, что уже взрослый и хватит относиться к нему как к младенцу. Она, эта Айрис, разумеется, играла Ларису. Играла замечательно. Она прима, очень талантливая и красивая. Луначарский покровительствует ей, лично присутствовал на премьере.

– Да, Андрюше с наркомом просвещения соперничать трудно, – тихо заметил Федор.

– Там не только нарком. Еще какие-то важные большевики, пара-тройка известных поэтов. Американец, очень богатый торгаш. Между прочим, и муж есть, режиссер.

– При чем здесь Андрюша?

– Андрюша бегает за папиросами. Айрис называет его Дрю. Папа, я не знаю, может, он должен переболеть этим? Ты ведь тоже в семнадцать лет влюбился в какую-то балерину.

– В танцовщицу из кафешантана. Однако я не пил и не бросал гимназию.

– Ну, значит, ты был лучше. Давай попробуем оставить его в покое.

– Ладно. Поговорим после. Федя завтра уезжает в Германию, он пришел попрощаться.

Чай пили молча. Таня быстро ушла спать.

– Что ты думаешь об этом странном человеке, Кобе? – спросил Михаил Владимирович, когда они остались вдвоем.