Небо над бездной

Булавка была под стать запонкам. Рубин размером с вишню.

– У него что, страсть к красным камушкам? – спросил Федор.

– Насчет страсти не знаю, но так договорились.

– Хорошо. Ладно. А у него есть какие-то особые приметы? Как я его узнаю?

– Он подойдет и представится. Я не могу тебе его описать, я никогда его не видел. Ильич с ним знаком лично, я лишь заочно.

Бокий до отправления поезда сидел с Федором в купе, шепотом давал последние наставления.

– Не вздумай выходить на станциях. По возможности избегай разговоров с попутчиками. В соседнем вагоне едет Радек, он всюду сует свой нос. Если вдруг станет навязывать тебе свою компанию, учти, мне хотелось бы знать, о чем он тебя спросит. Но будь осторожен, Радек умеет забалтывать и вытягивать информацию, – Бокий встал, пожал Федору руку, пожелал удачи.

– Глеб Иванович, вы же не сказали самого главного! – спохватился Федор. – Ни одного имени!

– Да, я болван! – Бокий шлепнул себя по лбу. – Человек, который подойдет к тебе, назовется князь Нижерадзе.

– Грузин? Да еще и князь?

– Какая разница? Он представит тебя доктору. Доктора зовут Эрнст фон Крафт, он невропатолог, преподает в Берлинском университете, консультирует в Клинике нервных болезней.

У Федора сердце подпрыгнуло и затрепетало в горле. Стало нестерпимо жарко, словно купе наполнилось кипятком. В кипятке плавало бледное, вытянутое лицо Бокия, чернели внимательные, насквозь видящие глаза.

– Что с тобой? Ты его знаешь? – жестко спросил Бокий. – Кого именно? Нижерадзе? Крафта?

Письмо Михаила Владимировича, адресованное доктору Эрнсту фон Крафту, Федор успел перечитать раз десять и уничтожил еще до того, как переоделся в шелковое белье и шикарный костюм. Он выучил текст наизусть и готов был пересказать адресату почти дословно, но только наедине, имея стопроцентную гарантию, что никто, кроме адресата, не услышит.

Разумеется, о письме Бокий знать не мог. Но ему могло быть известно о давнем знакомстве Михаила Владимировича и Крафта. Следовало срочно ответить, как-то объяснить свою эмоциональную реакцию.

– Глеб Иванович, я тянул время, боялся сказать вам.

– Ну, давай же быстрей, поезд скоро тронется!

Не отводя взгляда, на одном дыхании, Федор изложил историю с цианистым калием, ту ее часть, которую услышал от Марии Ильиничны.

Проводник заглянул в купе, открыл рот, но Бокий рявкнул и задвинул дверь, едва не защемив бедняге нос. Поезд стал громко вздыхать, на платформе засвистели.

– Ничего, выскочу на первой станции, оттуда вызову машину. Продолжай, – сказал Бокий.

– Это все. Я, конечно, не решился спрашивать Владимира Ильича, обращался ли он к Сталину с такой просьбой, но я почти уверен, что не обращался.

– То есть ты считаешь, Сталин врет?

– А вы в этом сомневаетесь?

– Не знаю, – Бокий сел, сжал виски ладонями, и глаза его стали узкими, как у японца. – Старик говорил мне, что каждый революционер после пятидесяти должен быть готов выйти за флаг, что песня его спета, роль сыграна.

– Мне он тоже это говорит постоянно. И с детской радостью выслушивает мои возражения. Я уверен, ради возражений он и заводит подобные разговоры. Ему нужно, чтобы его разубеждали, утешали. Психологически это совершенно понятно. Так многие больные себя ведут. К тому же, знаете, люди, склонные к суициду, редко обсуждают с кем-то свое решение. Просто однажды человек делает это, и способ уже не имеет значения.

– Но если допустить на секунду, что Ильичу действительно захотелось иметь этот гамлетовский выбор. Быть иль не быть, – задумчиво пробормотал Бокий, – вряд ли он обратился бы за ядом к кому-то из близких. Жена, сестры, брат исключаются. Никто бы не дал ему. И я бы не дал. И ты. Вот он и прибег к помощи хладнокровного, лишенного сантиментов Кобы. Или тут другое. Тут вот что может быть. Ему захотелось увидеть реакцию Кобы на такую просьбу. Посмотреть в глаза.

– Не исключено, – кивнул Федор, – но знаете, Глеб Иванович, мне кажется, если мы сейчас станем с вами обсуждать все возможные версии, вам придется доехать со мной до Берлина.

– Да, ты прав. Версий может быть много. Твою, о том, что Сталин врет, я вовсе не исключаю, однако за ней стоит слишком тяжелый вопрос. Зачем?

– В любом случае примечательно, что история стала известна от Марии Ильиничны, – заметил Федор, – Именно ей он рассказал, не Крупской, которая умеет молчать. То есть он хотел, чтобы узнали многие.

– Зачем? – повторил Бокий и вдруг сник, уронил руки на колени. Глаза его погасли. Он смотрел в одну точку, мимо Федора, с такой тоской, что Федор невольно оглянулся, словно там, за его головой, можно было увидеть что-то, кроме пупырчатой зеленой стенки купе.

– Доктору Крафту расскажи об этом эпизоде, – произнес Бокий тихим, сиплым голосом и тяжело откашлялся, – но так, чтобы не слышал Нижерадзе. Только Крафту, никому больше.