Небо над бездной

Федор знал: в глубине души Глебу Ивановичу неприятно, неловко, что так получилось. Ленин лично гарантировал неприкосновенность семьи профессора Свешникова, и вот, оказывается, даже такая гарантия теперь ничего не значит!

— Из-за вас чуть не погиб ребенок. Таню вы сами видели. Хотите, чтобы Ильича лечили Семашко с Тюльпановым? Или приезжие немцы под чутким руководством Сталина? Они вылечат! Моя информация абсолютно подтверждает ваши смутные подозрения. Но ничего я вам не скажу!

Глеб Иванович сдался. Он не впервые помогал людям удирать из советского рая.

— Твое счастье, что груз сопровождает Слава Линицкий. Ну, вот и ты будешь сопровождать как сотрудник спецотдела. Документы сделаешь сам. Таня — твоя жена, Миша — сын. Андрюша — молодой сотрудник, шифровальщик. Завтра утром принесешь, подпишу.

Бокий проговорил это быстро, очень тихо, себе под нос, тут же закурил и повернулся к Федору:

— Ну, начинай, не молчи!

Они прогуливались по Александровскому саду. Там никто не мог их услышать. Информацию, касавшуюся Радека и Гурджиева, Федор выдал полностью. Рассказал о встрече с Осей, о чечетке в ночной пивной.

— Он вряд ли захочет вернуться. У него там все отлично.

— Жаль, жаль, ладно, давай дальше.

О том, как его затащили в машину, Федор умолчал. Подробно передал княжескую загадку о свинье в синагоге. Бокий среагировал мгновенно:

— Значит, все-таки Коба?

Федор хитрил, недоговаривал, врал. Но главное он сообщил: Ленин обречен. Его место займет Сталин. О тех, кого доктор Крафт называл «нашими гостями», он не обмолвился ни словом.

У Глеба Ивановича в голове давно уж сложилась надежная незыблемая схема. Могущественный тайный орден с давних времен стремится уничтожить старый, несправедливый мир и построить новый, справедливый. Он имеет множество подразделений в виде масонских лож и прочих загадочных структур. Орден поддерживает партию большевиков и ею руководит.

О том, что Ильич — адепт ордена, следовало хранить гробовое молчание. Имя ордена нельзя было произносить вслух, даже под пыткой.

Объяснить Глебу Ивановичу, что все эти ордена, ложи, партии лишь зыбкие временные декорации, подсвеченные прожорливым пламенем адской бездны, Федор не пытался. Едва не задал вопрос: как переводится с латыни слово «ленио»? Но прикусил язык, пощадил Глеба Ивановича. Практического смысла это не имело, а делать еще больней не хотелось.

Он вдруг понял, что ездил в Германию не за информацией. За приговором. Все будет так, как решил орден. Решения ордена не обсуждаются, даже если они кажутся жестокими, в них скрыта глубокая мудрость и целесообразность, которую не постичь простым смертным.

— Не говори Ильичу, что он обречен. Радека пока вообще не касайся. Сведи разговор к лекарствам, которые передал доктор. О Кобе, разумеется, скажи. Вдруг Ильич сумеет повлиять и решение пересмотрят. У него есть свой канал, — Бокий запнулся, закашлялся, они уже подходили к двери ленинской квартиры.

Вождь встретил Федора теплыми объятьями, усадил пить чай. Он был в приподнятом настроении, слушал, склонив набок голову, щурился, почесывал переносицу. Гурджиева добродушно обозвал мошенником, похихикал по поводу свиньи. Когда часть рассказа, посвященная Кобе, закончилась, Ильич небрежно махнул рукой:

— Ну, это наши товарищи погорячились. Не дорос, не дорос еще. Груб, несдержан. Насчет единоличной диктатуры, извините за выражение, совсем пустяк. Аппарат уже стал гигантским, кое где чрезмерным, а при таких условиях единоличная диктатура вообще невозможна.

— Владимир Ильич, я должен прямо сегодня отправить доктору Крафту телеграмму, — сказал Федор, — он просил сообщить, как я доехал и как вы себя чувствуете.

Это была фантастическая наглость, но другого способа срочно связаться с доктором Федор придумать не мог.

— Передай доктору от меня большущий привет и благодарность, — с улыбкой кивнул Ленин.

«Потом, наедине, я выложу ему все, без утайки, — думал Федор, свернувшись калачиком на узкой Володиной кровати, — цианистый калий, сифилис, текст письма. Я запомнил его, никогда не забуду. Расскажу о мюнхенской пивной, о „наших мальчиках“. Сошлюсь на князя, будто это он их видел».

С этой мыслью он встретил утро.

Документы были готовы, оставалось получить у Бокия подпись и печать. Потом навестить вождя, прочитать ответ доктора Крафта.

— Я сказал Ильичу, что отправляю тебя в Питер, по делам отдела, — мрачно произнес Бокий. — Он крайне недоволен, тебя и так слишком долго не было. Михаил Владимирович должен явиться к нему завтра утром.

Телеграмму от доктора Ленин сам вручил Федору, в запечатанном виде, шутливо заметив:

— Я не читал, она ведь секретная.

Стол в кабинете был завален бумагами. Сверху лежала записка членам Политбюро, совсем свежая, чернила еще не просохли:

«Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь подавлением какого угодно сопротивления.