Небо над Дарджилингом

Тот страх так и не прошел. Целия знала, как ей будет не хватать Греции – ее почти физически ощутимого света и контрастных теней ландшафтов, ее сухих равнин, покрытых зарослями чертополоха, и запаха древесного угля в пиниевых рощах, стрекота ее цикад и искрящегося солнцем воздуха, пропитанного испарениями земли и морской соли. Однако с тех самых пор Целия никогда не чувствовала себя здесь в полной безопасности.

Она сложила руки на еще плоском животе, покрытом нежным муслином платья, и молча помолилась о своей семье и будущем ребенке.

1

Корнуолл, ноябрь 1876 года

По изношенным половицам зашуршала тяжелая черная юбка, неприятно громко застучали низкие каблуки. На пороге она остановилась, чтобы перевести дыхание или набраться мужества, а потом глубоко вздохнула, ощутив в руке холод потертой дверной ручки, и неслышно ступила в комнату.

В льющемся из окон свете висела пыль. Посредине комнаты стоял старый письменный стол. Громоздящиеся на нем кипы бумаг и валяющиеся повсюду сломанные и испачканные чернилами авторучки свидетельствовали о том, что здесь недавно работали. Рядом было кожаное кресло с дырявой местами обивкой. Стены вплоть до черных от сажи потолочных балок покрывали полки, заставленные и заваленные книгами, распространявшими запах плесени. Солидные тома в переплетах из потрескавшейся и выцветшей кожи – сочинения Платона, Аристотеля, Плутарха и Гомера, многие из которых наличествовали здесь не в одном издании, труды по археологии, философии, риторике и грамматике лежали и на полу, поодиночке, стопками и образуя угрожающе шаткие пирамиды.

Здесь было святилище ее отца.

Она не без труда отыскала тропу в этих непроходимых джунглях учености. На беспорядочно набросанных листках бумаги лежал зачитанный том с пожелтевшими и изорванными страницами. Вероятно, его отец читал последним.

Целия, встречи жду с тобой,
Чтоб начать любовный бой.
Наше время быстротечно,
Наслаждение не вечно.
Солнце село, но ведь снова
Засиять оно готово.
Не поймаем свет сейчас,
Будет вечной ночь для нас[1].

За мутными оконными стеклами просматривались море и пустынный берег, серебряный в холодном свете ноябрьского дня.

– Мистер Уилсон ожидает внизу.

Хелена не заметила, как в комнату вошла Маргарет, и потому не сразу отреагировала на ее слова.

– А ведь раньше мне не приходило в голову, что он всегда работал спиной к морю, – беззвучно прошептала она.

Эдвард Уилсон, представитель адвокатского бюро «Уилсон и сыновья», презрительно оглядел помещение, вероятно, претендовавшее на статус гостиной. Вполне возможно, оно, как и все остальное в этом доме, знавало лучшие времена. Но теперь дерево давно вышедшей из моды мебели потемнело и было местами оцарапано, обивка пастельных тонов полиняла и выцвела. Кое-где проступали следы неумелого ремонта, однако, очевидно, игра не стоила свеч.

«Край Света» – вот самое подходящее название для этого богом забытого места. Уилсон уж думал, извозчик заблудился или в сговоре с разбойничьей шайкой, когда увидел перед собой этот полуразрушенный дом, одиноко высившийся на скале, у подножия которой пенилось море. Холмы, зеленые и пышные в глубине острова, выглядели здесь тоскливыми каменистыми пригорками, лишь кое-где прикрытыми сухими пучками валерианы. Даже если король Артур и жил еще севернее и собирал свои «круглые столы» в замке Тинтагель, эта часть побережья должна была оставаться за пределами его владений. Как Конец Света, как последний форпост цивилизации на краю ледяной бездны.

Психически здоровый человек может находиться в таком месте не иначе как в силу крайней необходимости и очень недолго. Однако очевидно, Артур Лоуренс к таковым не относился. На прошлой неделе милосердный Господь таки вызволил его из юдоли земных страданий, и теперь мистер Уилсон взял на себя неблагодарный труд управления его жалким наследством. Адвокат презрительно фыркнул и пригладил бесцветные усы.

Он остановился перед огромным полотном, притягивавшим взор каждого переступившего порог этой комнаты. Сияющие бело-голубые краски контрастировали с мрачной обстановкой дома, делали его окном в другой мир. Глядя на полотно, адвокат словно сам переместился на эту залитую светом террасу и почувствовал на своем лице ласковые лучи летнего солнца. Изображенная на картине женщина сидела на мраморной скамье. Она улыбалась, невинно, как Мадонна, и в то же время казалась воплощением соблазна. Художник мастерски передал матовую прозрачность ее кожи, под которой угадывалось, если не просматривалось, биение жилок, и блеск глаз цвета плескавшегося позади нее южного моря. Она внимательно разглядывала букет пурпурных анемонов, лежавший у ее ног. Замысел живописца оставался загадкой. Быть может, мастер имел в виду памятник этой редкой женской красоте. Адвокат подумал, что Артур Лоуренс, должно быть, безумно любил эту картину.