Небо над Патриаршими

Я же не в состояние больше скрываться, опустила зеркальце, громко захлопнула пудреницу и взглянула ему в глаза.

– Да, положение у нас непростое, – продолжила я начатую ранее реплику. – Но оно легким никогда и не было, так-то. Главное- правило его оценивать. Понимать истинные цели игроков на шахматной доске, быть осторожными и не терять куража.

– Я не хочу рисковать тобой, – выдохнул он вместо ответа.

Я осеклась: – Без меня ты рискуешь еще больше.

Он прыснул смехом и снова затянулся: – Ты стала провидицей?

– Работа у меня такая, – я пожала плечами, – видеть дальше своего носа. А время от времени и твоего.

В пространстве снова повисла пауза. Он медленно докуривал, снова плавая по мне глазами. Он понимал, что это его решение – единственно правильное. Как и любое другое, собственно. И затягивать с ним не нужно. Иначе появится соблазн нарушить. А он определенно появится. Ведь именно сейчас он начал вдруг понимать, что ни одна женщина не занимала его так, как эта. Ни с одной ему не было так хорошо. Просто хорошо. Какое-то необъяснимое состояние наполненности, когда она находилась рядом. Ее смех, эти торчащие ключицы, тонкие запястья, жестикуляция, выразительные глаза…

Он дернулся, будто сбрасывая с себя невидимую вуаль, и снова затянулся.

Я сделала небольшой глоток из кофейной чашки и бросила взгляд поверх ее края.

В нем бушевал мыслительный процесс. Улыбка сползла с его лица, брови сдвинулись. В глазах то и дело вспыхивали искры. Я невольно залюбовалась им и плотнее прижала край чашки к губам, чтобы скрыть наплывающую улыбку. Он всегда становился таким вспыльчивым, когда его что-то цепляло. Даже, когда пытался тщательно это скрыть. Особенно, когда пытался…

Война – самое страшное, что может произойти с человеком. И я не про политическую ситуацию в мире. Я про внутреннюю. Про войну с самим собой. Там творится поистине кровавая резня, в которой нет места уступкам.

“Ведь, если он уступит, если сейчас отступится, – он будет связан. Она станет не просто демонстрацией, а действительно – его «слабым местом». И это повлечет за собой ломку всего, что он столь скрупулезно восстанавливал и выстраивал. Все это время. Снова с нуля. Хотя бы поэтому нельзя уступать. И этого вполне достаточно, чтоб не отступаться”.

Он выпрямился и зафиксировал взгляд на настенных часах, отмечая, что уже без четверти час, как они торчат здесь в необоснованном ожидание.

– И что же нам, по-твоему, делать? – проговорил он, возвращая внимание ко мне.

Я опустила чашку на стол.

– Открыть глаза и напрячь ум, – ответила я, уже не скрывая улыбки. – Действия противника не так уж и хитроумны.

– Когда гонка накалится, они ни перед чем не остановятся, чтоб скомпрометировать меня, – фыркнул он с присущей ему небрежностью. – И “первый круг” пойдет под раздачу первым. Ты будешь из их числа.

– Ты правда считаешь, что они пощадят меня, если перестанут наблюдать нас вместе? – бросила я в той же манере. – Очнись! Не строй иллюзий! Политика жестокая игра. В ней нет правил. Есть только логика. И она едина: противника надо не просто победить, его нужно ослабить, раздробить, подчинить.

Именно так он и поступил.

Поэтому сразу же после того, как наш самолет приземлился в домашнем аэропорту и прежде, чем сойти с трапа в автомобиль проинформированного уже водителя, я была официально отстранена с позиции. Безвозвратно. И бессрочно.

“Мир так устроен”, – думала я, наблюдая сквозь тонированное окно спецтранспорта, как пилоты покидают территорию аэродрома. “Либо ты контролируешь что-то, либо кто-то другой. Вакуум бывает только в физике. В сфере финансов и политике его нет. Откажешься от борьбы, запоешь сладкие песни о дружбе и взаимопониманию – это закончится твоей катастрофой. И победой конкурента”.

Так оно и случилось, в общем-то.

Но вот закончилось ли?

Едва ли. Едва…

///

Едва я пересекла порог отеля, меня накрыла дикая усталость. Дичайшая. Просто валящая с ног. Перелет выдался непростой. Продолжительный. Ночной. И в довесок ко всему, как только самолет набрал высоту у меня заныл зуб. И от пульсирующей его боли казалось, что и звезды на небе пульсируют. И луна. Всю ночь я промаялась в попытках унять эти спазмы всеми доступными способами, но тщетно. Даже участие всего состава бортпроводников сделать мой полет максимально комфортным не увенчалось успехом.

«Всего лишь зуб», – думалось мне в обессиленном смирение. “Наименьшая часть моего тела. А боль такая, что даже думать не могу”.

В попытке разогнать остатки мыслей, я прислонилась лбом к прохладному овалу иллюминатора и увидела в нем нечеткое свое отражение. Осунувшееся лицо, воспаленные глаза, перекошенные губы…

«Все правильно. Уставший болезненный вид. Что ты там еще хотела увидеть? Зубную фею?» – фыркнула я на свое восприятие и тут же зажмурилась от очередного приступа боли.