Небо над полем

— Был, кажется, слишком груб. И пришел к неизбежному.

— Хочу все-таки верить, что ты был прав.

Вновь ощутил Андрей на себе внимательный взгляд Ларисы, внимательный и недоверчивый. Ей не верилось, что он может быть грубым. И Андрей с надеждой подумал, что Ларисе небезразлична его судьба.

— Спасибо. Но этого мало.

— Чего мало? Моей веры или твоей правоты?

Вот теперь, впервые в ее присутствии, Андрей удовлетворенно улыбнулся. Да, ей небезразлична его жизнь! Ответил он все же уклончиво:

— И того, и другого.

— Ты думаешь, он пойдет на разрыв с тобой? На отчисление? Он не решится на это. И не только потому, что теряет слишком много. В том, что происходит в моей семье, виноват он сам. Я не могу простить ему безразличия, равнодушия к детям, ко мне. В его понимании сильный человек — обязательно жестокий. Он равнодушен ко всем, кто не имеет прямого отношения к его делу. Именно это разделяет нас. По крайней мере сейчас.

Андрей отдал мальчикам оставшиеся апельсины, смял пакет.

— Для меня другого выхода нет, — сказал он. — Вернее, он не сможет иначе. Он не имеет права отступить — я ведь фактически оскорбил его. При всех. Даже при посторонних.

— Но отступить можешь ты.

Голос выдал ее. Она словно просила его не отступать, надеялась, что Андрей не отступит, верила в его решимость.

— Назад пути нет. Мне ведь не надо начинать сначала: меня возьмут везде. Тем более, что никто и не за метит моего ухода. В этой команде любому есть полноценная замена. Хотя вообще, конечно, я ничего не добьюсь: он останется прежним

— Ну, договаривай, Андрей. Прежним во всем и в отношении к семье тоже?

Наконец-то он отважился посмотреть ей в глаза решительно сказал:

— Пожалуйста, не думайте, что вы тому виной. Мы расходимся во всем. Даже в том, как понимаем футбол. И вообще-то для чего существует футбол. Да, мне горько видеть, что он лишил вас жизни, которой сам пользуется вовсю. Чего уж тут скрывать? Но еще важно: он на моей спине, вернее, моими ногами в славу вошел. Я не ангел, вы знаете. Тогда, шесть лет назад, вы могли это понять, правда? Но если бы я мог сейчас, если бы имел право…

— Андрей, сейчас ты должен думать о себе, только о себе.

«Думать о себе, когда вокруг живет этот великолепный страстный мир? Думать о себе, когда в мире том есть футбол? Когда есть то, что вдруг уравнялось с футболом?»

Нет, он не станет возражать. Все равно сегодня разговор ничего не решит, не изменит.

Андрей понял, что должен уйти сию же минуту. Иначе… Иначе скажет слова, для которых еще нескоро наступит время.

— Я пойду. До свидания. За меня не беспокойтесь.

И в эту минуту в глубине двора на асфальтированной дорожке возникла фигура Доронина — неожиданно опущенные плечи, неожиданно отвисшие щеки.

— Папа, — растерянно прошептал один из мальчиков.

Уйти сейчас — значило сбежать. Сегодня Андрей не мог так поступить.

— Понятно, он предвидел, что я поеду к вам, — сказал Андрей, — после вчерашнего.

Один из малышей, ошеломленный появлением отца, выронил апельсин, и оранжевый шар покатился под ноги Доронину. Тот бросил мгновенный взгляд на детей, на смятый пакет, все еще зажатый в руке Андрея, и легким движением ноги отбросил апельсин, будто мяч, в цветочную клумбу.

Взгляды Андрея и Доронина встретились, и отвел свой взгляд младший. Не от слабости, не со стыда Просто Андрей понял, что не здесь, не в такой обстановке должен он показывать характер.

— До свидания, Андрей, — сказала ничуть не взволнованная появлением мужа Лариса. Она знала, когда нужно прийти на помощь. — И все-таки думай сейчас только о себе.

Говорила она громко, словно давая понять обоим мужчинам — она пока в стороне от их конфликта. Андрей ответил ей тихо:

— Спасибо.

Андрей шел к машине, и им владело страстное желание — оглянуться. Увидеть, что происходит там, за его спиной. Ему показалось, что он делает что-то не то, не так.

Года два спустя он как-то признался мне: «Тогда поздно было думать о себе. Я, если хочешь знать, всего себя выжимал, чтоб подняться на самый верх в футболе. И, может, только для того, чтобы отнять ее у него. Быть равным в борьбе с ним. Не украсть, а отвоевать. Смешно, но ведь это я их познакомил. Но тогда я не стоил ее — человеком еще не был. Так, порхал по жизни. Она ведь старше меня, ты знаешь. А вот после встречи с Сережей Катковым понял: он считает меня настоящим человеком, значит, можно победить. Да, тогда уже поздно было думать о себе…»

Впервые в жизни не получивший удовлетворения от тренировки, Соснора не спеша брел по коридору, когда скрип двери за спиной заставил его обернуться. На пороге тренерской комнаты стоял, покачиваясь на каблуках, Доронин.

— Зайди…

— Сейчас? — уже зная наперед, к чему приведет их встреча, и потому подавляя раздражение, спросил Андрей.

— А почему бы и не сейчас?

Доронин явно рассчитывал на какую-то его слабость. Он во всех людях искал то, что делало их слабее в борьбе с ним.

— Можно и сейчас, — боязни, что не сумет сдержаться, Андрей не испытывал, и это придало ему необходимую уверенность.

— Заходи.