Небо надо мной (СИ)

– Ну, ну, ну… – И подёргал меня за волосы, запустив пальцы в рассыпавшиеся пряди – точно так же он успокаивал бы испуганную нервную лошадь. – Ты меня утопишь, винчинчала.

Я судорожно нашарила в кармане носовой платок и кое-как утёрлась.

– Я тогда нечаянно на тебя налетела… когда мылась, – пробормотала я невнятно, – нечаянно, а не нарочно.

Стив закатил глаза и проворчал:

– А то я не знаю.

И я опять чуть было не заревела. Но шмыгнула носом и сказала ещё:

– И… и я всегда пользуюсь резинками, ты не думай.

– Пора бы тебе уже найти мужа и начать делать детей, – хмыкнул он. – Вон Джеффри Торнбулл по тебе сохнет.

– Этот зануда?! – ахнула я, распахнув глаза.

– Ну да, он на барной стойке не пляшет, – неспешно согласился Стив, широко улыбнувшись. – Ты к нему присмотрись.

– Лила уоште, – пробормотала я, опять с наслаждением пристраивая голову ему на плечо, и он мне это терпеливо позволил. – Очень хорошо. Так и быть, я подумаю.

Мы молча посидели так ещё пару минут, а потом Стив вдруг взял меня твёрдыми пальцами за подбородок. Его глаза, тёмные и неулыбчивые, напряжённо всмотрелись в мои, припухшие от слёз.

– Хотел попросить тебя кое о чём, винчинчала. Только не реви больше, ага?

Я изумлённо кивнула. Он хочет попросить? Меня?! О чём?

– Обещай, что позаботишься о Рут и о ребёнке, когда меня не будет. Как следует позаботишься.

Он произнёс это так спокойно, будто речь шла о том, как мы будем отмечать Рождество!

И я всей кожей, всем нутром ощутила – СКОРО.

Он говорил мне это потому, что точно знал – СКОРО.

И у меня в ушах зазвучал напев, древний, как холмы вокруг, ледяной и страшный, тоскливый напев, который когда-нибудь прозвучит над каждым из нас.

Песня Смерти.

Продолжая глядеть в его глубокие и очень усталые глаза, я кивнула и чётко проговорила:

– Я позабочусь. Обещаю. Не сомневайся.

– А я и не сомневаюсь, – легко промолвил он, заводя мотор. Протянул руку и снова подёргал меня за выбившуюся из косы прядь: – Но ты особо не мечтай, что я перестану за тобой приглядывать, винчинчала. Я и оттуда буду это делать, так что и не надейся на безнаказанность.

– Тоже не сомневаюсь, – прошептала я, сглотнув. – Ты же настырный и злющий, прямо как бешеный волк. Тебя бы следовало так назвать – не Токей Сапа, а Витко Йаке.

– Ага, я такой. Хейапи, – охотно согласился он и засмеялся, предовольный.

Вот и всё. Он довёз меня до самого дома. Я спрыгнула с подножки пикапа, махнула Стиву и закрыла за собой дверцу.

Понимаете, я всегда живу здесь и сейчас, и всегда надеюсь на лучшее. Надеюсь на «А вдруг?».

Но для Стива и Рут не было этого «А вдруг?».

Я ничего не сказала Рут о нашем разговоре.

Я не хотела слышать Песню Смерти, что звучала у меня в ушах.

Но мне пришлось петь её над телом моего брата всего три месяца спустя.

***

Когда мне сообщили о его гибели, я не поехала сразу в больницу к Рут, хотя знала, что та вот-вот родит. Я отправилась в полицейский участок – дожидаться, когда Стива привезут туда с берега Озера Ножа, со священной земли, которую он защищал, как подобает воину Лакота – до конца.

И его привезли – в чёрном пластиковом мешке, с тремя пулями в груди.

– В морг? – хмуро спросил парень из племполиции и положил руку мне на плечо.

Я помотала головой и стряхнула эту руку. Мне не нужно было ничьё сочувствие. Я должна была увидеть своего брата и отдать ему долг смерти – на нашей земле, под нашим солнцем, а не на оцинкованном столе морга под люминесцентной лампой.

Я опустилась на колени и медленно расстегнула «молнию» пластикового мешка. Я никогда не видела Стива спящим, он всегда был собран, как пружина, всегда настороже, как зверь. Теперь он наконец успокоился. Тёмные ресницы мирно лежали на его смуглых щеках, и края губ приподымались в улыбке. Я потянула вверх его заскорузлую от крови куртку и нащупала у него на поясе нож, с которым он никогда не расставался – тяжеленный и острый, как бритва.

Парни из племполиции взволнованно затоптались позади нас, но никто из них не произнёс ни слова. Они тоже были Лакота.

Сначала я прядь за прядью срезала себе волосы – и так же, прядь за прядью их подхватил и унёс в прерию налетевший невесть откуда ветер. Я слышала монотонный тягучий напев – Песню Смерти – и только потом сообразила, что пою я сама. Потом я перехватила нож поудобнее, намереваясь вырезать метки – теперь уже на своём лице, чтобы каждый знал о моей потере, чтобы кровь струилась и струилась по щекам, как слёзы, ибо плакать я не могла.

И тут чьи-то сильные пальцы сжали мне запястье – так, что нож выпал из моей руки, звякнув о камень. Я свирепо обернулась – рядом со мной никого не было. Оцепенев, я заглянула в улыбающееся лицо Стива, и в ушах у меня прозвучал его ровный голос: «Просто нельзя уродовать то, что действительно красиво».

Ах, так?!

– Витко Йаке! – прошипела я, слыша теперь уже его довольный смешок, и, подхватив с земли нож, крест-накрест резанула себя по левой ладони, отдавая моему брату дань крови.