Небо слишком высоко

Во Флориде находилось роскошное, выстроенное в стилизованном претенциозном старофранцузском стиле поместье Делберта, так называемый «Грам-холл», на территории которого располагалось столь любимое мистером президентом поле для гольфа. Именно там Делберт и предпочитал проводить холодное время года (да и теплое, впрочем, тоже), при любой возможности покидая промозглую столицу, полную врагов, журналистов и демократов, что, впрочем, было практически одним и тем же.

– И кто только дал этому урагану такое идиотское имя? Хотя уж лучше бы дали самое идиотское имя в мире – имя Старой Ведьмы! – проворчал Делберт, которому дворецкий, принеся извинения за свою оплошность, почтительно протянул лежавший на полу золотой смартфон.

– И вообще, Делберт, это ведь твоя была идея отпраздновать Рождество во Флориде! – промолвила наконец Милена.

Она сама осталась бы в Нью-Йорке, пусть там и было сейчас снежно и минус девять, однако ее апартаменты в их пентхаусе в «Грамп-Плаза» были одновременно ее крепостью. К тому же там имелось под рукой все то, что позволяло Милене колдовать над своей неувядающей красотой. Все же когда тебе сорок семь, надо уделять сохранению молодости повышенное внимание.

А Флориду она не любила, так как там всегда были зной, кондиционеры, москиты, а также вечные гости – раньше деловые партнеры Делберта, а после его избрания – политические кривляки, которых ей на правах супруги приходилось развлекать и вести с ними никчемный, абсолютно излишний, как сказал бы сам Делберт, идиотский small-talk.

– А где бы ты хотела отмечать Рождество? В заваленном снегом Нью-Йорке? – пропела Злата. – Или на столе пластического хирурга?

Самолет в который раз тряхнуло, и содержимое бокала с грейпфрутовым соком выплеснулось на изящный деловой костюм Златы. Милена, скрыв усмешку, произнесла тихо, но не до такой степени, чтобы стоявшая ближе всех к ней Злата ее не услышала:

– Во всяком случае, не в прачечной или химчистке…

А затем уселась в кресло и прикрыла глаза. Не любила она эти ненужные путешествия на самолетах, хотя в свое время, в особенности когда она была высокооплачиваемой моделью, ей иногда приходилось летать по два, а то и три раза в день.

Но эти времена остались в далеком прошлом.

* * *

Пилот «борта номер один» объявил о предстоящем снижении, и Милена вцепилась в подлокотники кресла, чувствуя, что они направляются в самое чрево урагана. По причине сильного ветра посадить самолет с первого раза не удалось, поэтому пришлось зайти на посадку повторно.

Милена даже вспомнила слова давно забытой молитвы, той самой, которую она когда-то читала, как и сейчас, опасаясь за свою жизнь.

Только тогда опасность была намного реальнее.

Наконец попытка посадить самолет увенчалась успехом, и Милена с облегчением вздохнула, чувствуя, что шасси коснулись взлетной полосы. Обернувшись, она заметила, что только два человека невозмутимо продолжали заниматься своими делами, не обращая внимания на бушевавший снаружи ураган: Делберт и Тициан.

– Месье президент! – раздался громкий голос с аффектированным французским акцентом, около Делберта возник всегда сопровождавший его стилист Луи-Огюст, верткий тип с седой бородкой и седыми же космами, рекомендованный Делберту этой француженкой.

Милена старалась не думать об этой француженке, потому что каждый раз ощущала нарастающее чувство тревоги. А что, если…

А что, если то, о чем судачат, правда и эта ультранационалистка, так и не сумевшая в прошлом году стать президентом Франции, пытается все же войти в президентскую семью, правда, американскую?

И выскочить замуж за Делберта?

Сплетня, конечно же, была смехотворная, потому что Делберт был уже женат и его женой была она, Милена. Но факт оставался фактом: эта француженка была любовницей Делберта. И то, о чем миллионы судачили, сами не веря в правдивость подобных предположений, было правдой.

Ведь Милена сама застала их в прошлом году в Белом доме в более чем недвусмысленном положении. Причем эта француженка, ничуть не смущаясь, грациозно (этого у нее было не отнять) поднялась с дивана в Овальном кабинете и, представ перед остолбеневшей Миленой в чем мать родила, произнесла с отличным парижским выговором:

– Дорогая, не могли бы вы подать мне мои трусики?

Те – красные, кружевные – покоились около постамента с бюстом Уинстона Черчилля – водрузить его в Овальном кабинете распорядился Делберт в первый же день своего президентства, так как именно в честь британского премьер-министра получил свое второе имя, чем изрядно кичился.

Муж же, пыхтя, как тюлень, путался в расстегнутой рубашке, стянутом пиджаке, спущенных брюках.

Просьба этой француженки была, безусловно, провокацией. Посему, распахнув настежь дверь, Милена тогда произнесла:

– Франклин, мадам дю Прэ требуется квалифицированная помощь!

И, не дожидаясь появления вышколенного дворецкого, удалилась прочь.