Наконец волк привел Дина к полянке. Вокруг стеной вздыбилась кошмарная чащоба. Страх неимоверный. Потрошитель, дразнясь, прыгнул два раза влево, зарычал и замер, по-кошачьи повернувшись боком. Если стрелять, то сейчас. Дин бросил санки. Крадучись с натянутым луком, взятым горизонтально, ближе подступил к волку, прицелился в полысевшую шею, приготовился спускать стрелу. Тетива трещала, наконечник победно заблестел, руки тряслись, как у пьяницы.
Перед выстрелом высказался злорадно:
– Добегался, – присел на корточки, коснувшись трухлявого пня. – Теперь-то уж не уйдешь…
Что-то глухо лопнуло, взорвался фонтаном снег. Дин запоздало прочувствовал фатальный просчет, пустил стрелу в «молоко», отпрянул вправо – и с хрустом в левой коленке, как подкошенный, с воплем повалился навзничь, выронил лук. Боль ворвалась в мозг, в кости, ошпарила мышцы. Из глаз – искры, слезы. Собственный крик не слышал: вроде рот открыт, а звуков нет, точно онемел. Увечье оценить не успел, нащупал только рядышком инистый булыжник – орудие коварной охотничьей ловушки. Потом в багровой шатающейся пелене разглядел несущегося волка. На миг вернулся слух – потрошитель ревел кабаном, скалил черную пасть.
«Знал, скотина, о ловушке… ждал момента… – закралась парализующая мысль, – теперь не отпустит…»
Волк накинулся неистово, придавил передними лапами грудь, попытался разом перегрызть чудовищными клыками глотку. Дин, не ощущая покалеченной ноги, дал зверю железным кулаком в челюсть и, закрываясь от когтей, рвущих рукава в клочья, вытащил костяной нож и всадил в брюхо по самую рукоять. Хищник ослаб, проскулил, сплюнул кровь со слюнями в лицо и рухнул бездыханной тушей, вывалив бледно-розовый язык. Он мокрой тряпкой прилип к правой щеке Дина, коснулся губ.
Дин, морщась от отвращения, сбросил убитого волка, кое-как обтерся, с затаенным ужасом посмотрел на перебитую коленку – штанина разорвана, темнел бугорок. Первая мысль – перелом. Упал затылком в снег, глубоко, всей грудью вобрал стылый воздух, обжигая легкие, по-детски захныкал. Слезы быстро остывали, морозили кожу. Пришел в себя, рискнул посмотреть еще, потрогал, подуспокоился: нет, все-таки вывих, но нехилый, медлить с таким ни в коем случае нельзя.
– Срочно вправлять надо, пока нога не опухла… – и, глядя на волка: – И этого оставлять нельзя – утащат. Еще ведь обратно как-то надо дойти… Дерьмо… – закряхтел, – вот же дерьмо…
С божьей помощью поднялся, передохнул, огляделся: пни да сугробы – с их помощью ногу не починить, требуется нечто покрепче. Помутневшим взглядом натолкнулся на груду камней, вылезших из-под снежной толщи.
«Должно подойти…» – подумал Дин, едва соображая.
И захромал туда.
На подходе запасся мужеством – адские страдания только ждут. Подошел, выдохнул, в нерешительности закачался, оттягивая время, а затем собрался с духом, плотно зажал левую стопу в каменных тисках, закусил рукав, чтобы не заорать во все горло, и – резко вывернул вправо. Мерзко хрустнуло. Дин истошно вскричал, прокусил запястье до крови и – свалился в беспамятстве…
***
Очнулся Дин, когда на пустоши уже сошла долгая ночь. Небо черно, как смоль, гулял ветрище, голосили потрошители, невиданные звери. Колючий холод вползал под одежду через порванные штаны, рукава.
– Сколько же я так провалялся-то?.. Темнотища кругом… – закряхтел Дин, и себе тревожно: «Когда они же перестанут мне сниться?.. Сколько можно?»
Приподнялся на локтях, вымученно сглотнул, как после похмелья.
– Не заболеть бы… – отряхнул воротник, капюшон и прибавил, делая самому себе суровый выговор: – Будешь в следующий раз внимательнее, слепой осел! Хорошо, что хоть легко отделался…
И заводил глазами: нога зажата средь камней, заметно распухла, болела, сам – черт знает где, а справа, плутовато фыркая, тощий волк по-тихому пытался стянуть его заслуженную добычу. Человеком пока не интересовался – слишком увлекся сородичем. Дина охватил гнев, кровь кипятком разлилась по телу. Начал яростно, забывая о травме, выдергивать ногу, браниться, торопиться: если наглый вор удерет – это полный провал, все зазря.