Небо цвета крови

Сердце, отбивающее положенный здоровому организму ритм, точно спросонья, птицей замолотило в груди, ладони пропотели, живот от набежавшего каскадом волнения придавило холодной спазмой — подтачивал потаенный страх перед близящейся встречей. Каждое случайное рандеву в Истлевших Землях, как известно всем, редко заканчивается простым разговором по душам, обменом новостями и, в семи-восьми случаях из десяти, после слов «Приветствую! Откуда держишь путь?», от прелюдий сразу переходит к поножовщине с целью разжиться чужим добром. На возможности такой развязки и строится у подкованных людей незаурядная математика выживания: один человек — двойной риск, два — в кубе, группа от трех и выше — уже десятикратный. И в таком положении дел на нынешний день существует всего-то три выхода: оставаться и ждать дальнейшего развития событий, сматываться подобру-поздорову или побыть двухминутным романтиком, придумать свою златоустную эпитафию и первым дать бой. Оттого открытыми дорогами, если нет иного пути, нормальные жители пустоши вроде меня, не беря в расчет бандитов, ходят нечасто и доверяются любым, пусть и не совсем надежным, а то и вовсе звериным, тропам. Ведь психологически не так страшно умирать от когтей диких хищников, нежели от своего родича по крови. Не в пример животным чрезвычайно опасен и непредсказуем гомо сапиенс…

— Вот и закончилась моя удача, недолго погостила. Подвезло, блин, называется… — не убирая глаз от странника, с кем так или иначе не получилось бы разойтись, ворчал я, — и предчувствия не самые лучшие, — погудел, учащая дыхание, продолжил: — И делать-то что?.. Уходить?.. Стоять?.. Орать? Может, стрелять? А вдруг мирным окажется?.. Как вот узнать, а? На лбу же у него не написано…

Пасьянс же раскладывался тухлый: сворачивать в поле — можно задешево сгинуть в ловушках или под пулей незнакомца, поворачивать назад — там костоглоты и все же какой-никакой, но пройденный путь. Выходит, в распоряжении последний ход пешкой — набраться мужества и идти дальше, для подстраховки приведя оружие в боевую готовность.

«Глянем, что будет, — подготавливал себя, — уж, не дай бог чего, первый выстрел все равно будет за мной…»

Сняв движением пальца винтовку с предохранителя — на всякий случай взял наперевес, изготовился.

Очень скоро, сближаясь, стал хорошо заметен мой встречный. На грабителя он походил мало, но и до рядового охотника или собирателя, откровенно говоря, дотягивал с натяжкой — застегнутая до шеи негожая «варановская» накидка и подозрительно свеженькие чищенные штурмовые ботиночки подталкивали на кое-какие сомнения касательно рода деятельности. Зато сильно разбавлял, а вернее — забавлял колорит, сочетающий немыслимый нестираный шарф, вязаные обрезанные перчатки, голубые лямки рюкзака и доисторический карабин с завернутым в бурую ткань прикладом, предназначенный скорее для полки музея. Оттого образ получался совсем не грозным, а напротив — потешным и нелепым.

Пройдя еще немного, незнакомец замедлился, поднял над собой оружие — местный условный жест мира — и, помахав, звонко окликнул:

— Эй-й-й!.. Путник! Приветствую!.. — и спросил ожидаемо: — Кто ты?

Отозвавшись тем же заимствованным из первобытного строя способом, я ответил, подняв голос:

— Я — собиратель, иногда — охотник! — После ему: — А ты кто? — а в уме всплыло: «Нет, этот точно из наших кругов. Какой вот из него, к черту, бандит?»

Наверное, ощутив такое же облегчение, какое представилось испытать мне, тот вернул карабин в исходное положение и заговорил, обрадовавшись:

— Ох, слава богу! За целую неделю первая родственная душа! А то все одни темные[4] попадаются… — расхрабрился, прошел ближе на пару шагов. Голова, не крытая капюшоном, багрянцем блестела полысевшей кожей, ожоговыми рубцами, спутавшимися водорослями спадали отрезки коричнево-серых волос. По лбу, перемешиваясь с ветвистыми морщинами, дико белели шрамы от рваных ран, правое ухо, по-видимому скошенное неудачным вражеским выстрелом, — срослось в скукоженную мякоть. Потравленные брови пушком устелили надбровье, сломанный ввалившийся нос, свистя, дышал через мелкие ноздри, лопатой торчала небольшая посеребренная борода, близко поставленные светло-зеленые глаза затравленно суетились, не находили места, а само лицо — обветренное и загорелое — говорило о долгих скитаниях, уделе бродяжьей жизни. И, держась за сердце, словно затеял говорить о чем-то наболевшем, сказал грустно: — И я собиратель, топаю вот вторую неделю от Халернрута. Всю добычу, какую и нашел, — смолотил по дороге, воды нет совсем — вторые сутки пошли, как не пил. Много, конечно, чего видел, немало где был, — прервавшись — попросил: — Слушай, не поделишься водой, а? У тебя есть вода?.. О… спасение! Дай пару глоточков сделать?.. Прошу…

Смерив того изучающим взглядом, я сбросил тяжелый рюкзак, собранный Джин, подал воды, терпя душок несвежего, напотевшего тела. Пока он напивался, лакая, как собака, небо на севере хмурилось, понемножечку набухали кислотные тучи — собирался сильный дождь.