Небо в огне

— Да потому! — Владимир соскочил с кровати, и принялся мерить шагами горницу. — Велигой! Ты же герой битвы за Полоцк! Благодаря тебе была взята Заболоть! Ты сражался на Пищане и в Радославле! Твоя рука сразила Радивоя Проклятого…

Владимир осекся. Что-то неуловимое промелькнуло на лице Велигоя. Что-то страшное… Из черных провалов глаз на князя вдруг глянула такая боль, такая тоска, что дыхание перехватило, а желудок сжался в болезненном спазме.

«Неужели… Может быть, корни непонятной перемены, произошедшей с витязем надо искать там, на берегу Волги-реки, где его меч оборвал жизнь древнего богатыря, неуловимого Радивоя… Неужели удар, с опозданием на триста лет положивший конец одной из самых мрачных легенд, сразил и того, кто его нанес? Почему?»

— Княже, — голос Велигоя вновь был спокоен и бесцветен. — Какая разница, что я совершил когда-то? Сейчас я тот, кто я есть. Командир особой дружины, подчиняющейся только тебе. И предназначенной для выполнения… хм… особых заданий. А так же твоей охраны. Сейчас я отвечаю за твою жизнь и безопасность. Я — цепной пес, которому ПОЛАГАЕТСЯ быть страшным чудовищем. Потому, что такова его суть — внушать страх. Понимаешь, СТРАХ.

«Страх… В последнее время это слово стало твоим вторым именем… Княжье чудовище. Так они называют тебя. Бездушное, смертельно опасное чудовище. Зачем? Зачем ты сделал это с собой?»

Князь со вздохом опустился на кровать. Что бы ни происходило в душе Велигоя, это был его выбор. И Владимир не был уверен, что даже он, князь, в силах это изменить.

— Ты свободен… — молвил он, откидываясь на подушку. — Ступай…

Велигой поднялся, отдал честь, и быстрым шагом направился к двери. В его движениях чувствовалась лютая мощь гордого пардуса — гибкая, стремительная сила, скрытая до поры, но способная в один миг выплеснуться водопадом молниеносных движений, несущих смерть.

«А ведь я совсем не знаю тебя… — подумал вдруг князь. — Почти восемь лет ты служишь мне, а я тебя совсем не знаю. А впрочем…»

Велигой распахнул дверь.

«Восемь лет ты служишь мне… Или не мне? Что ты кричал там, на залитом кровью берегу Пищаны-реки? Русь бесценна… Кому ты служишь, Велигой? Мне? Или Руси? Кому ты служишь?»

Воевода «кречетов» обернулся, и Владимир досадливо скривился, сообразив, что последние слова произнес в слух.

— Княже?

Владимир понял, что от ответа уже не отвертеться.

— Кому ты служишь, Велигой? — вопросил он медленно. — Кто твой господин? Я? Или вся Русь?

Велигой долго молчал. Тяжелый взгляд темных глаз смотрел куда-то сквозь князя, будто блуждая в неведомых далях.

— Не все ли равно? — молвил он наконец тяжко. — Сейчас ты — это и есть вся Русь…

Дверь за ним захлопнулась без стука, будто в коридор скользнул бесплотный призрак. Владимир остался один на один с тишиной и одиночеством, с тоской понимая, что заснуть уже не удастся…

* * *

Ромейский посольский двор находился через две улицы от детинца. Ромеев в Киеве вообще не жаловали, поэтому немногие заезжие купцы из Царьграда и полисов предпочитали селиться поближе к своим, и вокруг посольского двора со временем образовался целый квартал, населенный гостями из-за Понта Эвксинского.

Ипатий миновал Кузнечную улицу, переулками выбрался на Гончарную, свернул на Дружинную, и через полсотни шагов оказался на Ромейской. Посольский двор был выстроен в Царьградском духе, насколько это вообще было возможно так далеко от родных краев, в стране, где ни сном ни духом не ведали истинной цены архитектурного искусства. Двое стражей у ворот отсалютовали Ипатию копьями — здесь он был частым гостем. Даже более частым, чем ему хотелось бы — при его занятии подобные визиты могли бы вызвать подозрения.

Ипатий взбежал по широкой парадной лестнице, уверенно вступил в прохладную полутьму прихожей, где смело можно было бы проводить конные маневры. Легко взбежал на третий поверх, бесприпятственно миновав три поста — полусонные после суточного дежурства ипасписты провожали его рассеянными взглядами, и вновь погружались в полудрему.

Кабинет императорского посла находился в конце длинного коридора, также заполненного стражей. Здесь уже не дремали — Ипатию три раза пришлось предъявить центурионам пропускную грамоту и дважды назвать секретное слово. Он далеко не первый раз проходил по этому коридору, но все равно, от вида направленных прямо в сердце наконечников копий и самострельных болтов становилось не по себе. Посла охраняли лучшие из лучших в императорской гвардии, и пропускным грамотам здесь верили больше, чем собственным глазам.

Массивные дубовые двери пропустили Ипатия в огромный кабинет, обставленный в духе последней моды императорского дворца. Широкие окна, казалось, втягивали рассеянный свет заходящего солнца, заливая помещение всеми оттенками красного.

На широком рабочем столе посла горела одна-единственная лампада, освещая кипы донесений, чертаных на самых разных листах, от простой харатьи до диковинного папируса, завезенного из далекой Африки.