Небо войны

После посадки выяснилось, что Дьяченко пытался, но не мог покинуть машину. Оказывается, во время пикирования открыть фонарь невозможно. После этого случая все наши летчики стали летать с открытыми кабинами. Я же лишился фонаря намного раньше, чем выявился его дефект.

Вчера мы, возвращаясь домой, по своей доброй воле «завернули» за линию фронта, а сегодня нам штаб дивизии приказал перед возвращением в Маяки обязательно проштурмовать вражеские войска между Унгенами и Бельцами. Принимая приказ по телефону, я заметил, что надвигается грозовая облачность и поэтому темнота наступит нынче раньше обычного. Командир полка пообещал сообщить мои соображения командиру дивизии. Через несколько минут звонок:

— Лететь во что бы то ни стало! Да, надо немедленно взлетать.

Идем навстречу широкой туче. Черная стена, расчерченная молниями, стоит перед нами. У меня на минуту появляется сомнение в успехе такого вылета. Развернуться бы и уйти на аэродром. Но тут же вспоминаю о характере комдива. Каждый его приезд на наш аэродром кончался разносом, смещением кого-то с должности, выговорами. Когда в боевом полете, перед испытанием, перед грозой вспоминаешь о своем высоком командире именно такое, когда думаешь о наказаниях, суровых словах, которые сорвутся с его уст, тогда теряешь трезвое, рассудительное отношение к своему делу и выполняешь его почти формально. Если я, очутившись перед грозовой тучей, возвращусь домой, мне комдив не поверит, что сделано это не из упрямства. А то еще обвинит в трусости.

До войны мне однажды пришлось увидеть, как молния попала в самолет, и он, падая, сгорел как спичка. Ищу, где туча пореже, и устремляюсь в это затянутое сеткой дождя окно.

Здесь, за черной стеной, чудесная погода: прямо перед нами за горизонт садится солнце, на мокрых дорогах блестят лужи, стекла немецких машин.

Мы в несколько заходов проштурмовали вражеские войска и легли на обратный курс.

И снова перед нами бушующая туча, теперь еще гуще. Ни одного просвета. Идем напролом. Из дня влетаем прямо в ночь. Вспышка молнии наполняет черный дождевой мрак ослепительным светом. Молния рядом. Но думаешь не о ней. Заботишься только о том, чтобы не отклониться от своего направления: где-то вблизи летят товарищи. Приборов не видно.

Минута длится очень долго. Но вот впереди уже забрезжил свет. В полумраке видны очертания местности. Звено Фигичева выскакивает из облаков рядом с моим. После такой тьмы приятно увидеть самолеты всей группы.

Однако здесь, по эту сторону тучи, в самом деле ночь. Куда лететь? Как добираться до Маяков?

Лучше всего найти железную дорогу, над ней дойти до Котовска, а оттуда домой рукой подать.

Некоторое время вся группа идет за мной. Но что это? Фигичев вдруг отвалил в сторону, за ним повернули и его ведомые. Куда он повел звено? Что за своеволие!

Бросаюсь в погоню, но самолеты словно растворяются в сумерках. Убедившись, что искать их бесполезно, выхожу на Маяки.

Сели в темноте, с фарами. На стоянке звена Фигичева не оказалось. Техник что-то мне говорит, а я думаю о своем. Из всей эскадрильи на аэродром возвратилась всего одна пара. Где же сели остальные самолеты, куда повел их Фигичев? А что, если заблудятся и ''идут в Молдавию? Нет, не может быть! Там, на западе, высекает молнии неутихающая гроза — надежный ориентир. Ну, а если они приземлились где-нибудь у соседей? Все равно должны были сообщить о себе.

С тяжелыми думами прихожу на КП. Виктор Петрович начинает обзванивать аэродромы, а я стою и проклинаю Фигичева. Нигде его нет — ни в Григориополе, ни в Котовске.

Иванов кладет трубку и говорит:

— Поехали на ужин! К утру все прояснится.

— Конечно, найдутся, — успокаивает Никандрыч, укладывая в папку какие-то бумаги. — Да, товарищ майор, Соколов прибыл.

— Очень хорошо, что прибыл, — заключает Иванов и внимательно смотрит на меня.

— Зачем так поздно нас выпустили на задание? — спрашиваю его убитым голосом.

— Вот завтра сюда прибудет сам, его и спросишь, — отвечает командир. — Понимаешь?

— Понимаю.

— Поехали.

В столовой было уже полно народу. Только за столом нашей эскадрильи сидел всего один человек — Анатолий Соколов. Улыбаясь, он шагнул мне навстречу, но, заметив, что я темнее тучи, озабоченно спросил:

— Что случилось?

Когда я рассказал, как потерял звено Фигичева, он даже рассмеялся.

— Тьфу ты! А я-то думал, в самом деле беда свалилась.

— Да, беда, и немалая.

— Брось хандрить! Найдутся, На войне всякое бывает, надо ко всему привыкать. В Монголии среди пустыни садились. Случалось, что наш летчик, выбросившись с парашютом, сталкивался со сбитым им самураем прямо в дикой степи. На ножах дрались… А здесь кругом своя земля. Так что завтра притопают как миленькие. Давай-ка подкрепимся. — И он пододвинул мне стакан со ста граммами.

— Закончил курсы? — спросил я.

— Какие теперь курсы! Отпустили, еле отпросился

— Как там в городе?

— Тишина.

— Мне бы хоть денек такой тишины.

— А я вот не выдержал. Панкратов где?

— Оставлен на курсах инструктором.

Возле нашего стола остановился командир третьей эскадрильи Назаров. Кивнув на пустые скамейки, он с усмешкой сказал: