Читаем Небо войны полностью

Теперь наши истребители дружно навалились на «мессеров», и те нырнули вниз, в дымку, как в мутную воду. Бой приняли на себя «фокке-вульфы». Атаки, выходы с переворотом, лобовые встречи. Секунды, стоящие жизни, беспощадные погони.

Иногда противнику удается привязаться к нашему, но в каждый напряженный момент кто-нибудь вовремя приходит на выручку товарищу, и снова падает на землю самолет, защищавший Берлин, мигая в свете яркого солнца белыми крестами, желтыми коками…

Я наблюдал за боем, слушал его симфонию по радио. Когда вспыхивал очередной самолет, я забывал о тех, которые шли друг другу навстречу. Кто горит? Неужто наш?

Нет, наши все время находились в каком-то незримом сцеплении, как частицы чего-то целого.

Семь столбов черного дыма от упавших на землю самолетов потянулись в небо. Еще два горящих вражеских истребителя успели перетянуть на свою территорию.

Я от души радовался успехам Сухова, Березки на и Бондаренко. Увеличивая свои победы на последнем этапе войны, они становились Героями Советского Союза. Как выросли наши летчики, как отшлифовалось их мастерство, как окрепли их волевые качества!

При виде такого боя мне нестерпимо захотелось самому ринуться навстречу врагу. Пафос наступления звал в небо.

Микрофон станции наведения я оставил своему заместителю, недавно прибывшему в дивизию. Надо срочно вылетать. Уже хотя бы для того, чтобы найти новые аэродромы. Ведь наши танковые клинья глубоко вонзились в оборону противника.

Мы перебазировались под Котбус. Здесь воздушные бои участились. Никитин, преследуя «мессершмитта», расстрелял его в момент, когда тот, взбираясь на горку, совсем выдохся. Потеряв скорость, он свалился на наш самолет. Резкий рывок в сторону спас Никитина от гибели. Он едва сумел выброситься из изуродованной машины. Трофимов возвратился домой на изрешеченном истребителе: зенитки не дают покоя. Но нашим ребятам, кажется, даже нравилось, когда в воздухе появлялись вражеские самолеты, – было с кем сражаться!

Я повел группу на прикрытие наземных войск. Внизу проносились весенние поля, окутанные дымом города и села. Грустно и тяжело было видеть унылые, пустынные дороги, которые оживлялись лишь разрывами бомб и снарядов, тлеющими кострами танков и автомашин. Война справляла тризну на просторах Германии.

Ну, где же вы, нахальные гитлеровские молодчики – «боги» воздуха? Что-то не видно вас. Ага, вот показалась шестерка. Надо незаметно подкрасться, чтобы не спугнуть ее. Мы пошли на перехват. Но «фоккеры», заметив нашу восьмерку, сразу же скрылись.

Я возвратился на свой аэродром, так и не сбив ни одного самолета. Едва мы зарулили машины на стоянки, как послышался свист. Прямо на нас с высоты стремительно пикировал какой-то двухмоторный самолет. Что за невидаль? Неимоверная скорость, неизвестный профиль… Но рассматривать его было некогда: он уже открыл огонь. Я бросился к своему самолету. Чужак вышел из пикирования над самыми стоянками, на соседнюю машину упало несколько гильз от его снарядов.

«Это какая-то немецкая новинка», – подумал я. А потом вспомнил: реактивный двухмоторный самолет! О нем мы уже знали по альбомам.

Наш радиолокатор определил, что МЕ-162 пришел со стороны Праги. Если так, надо беспрерывно контролировать это направление.

О новом появлении реактивного «мессера» нам сообщили вовремя. Пара наших истребителей, ведомая Табаченко, бросилась ему на перехват. Но не тут-то было. Скорость у фашиста около восьмисот километров в час. Преследовать его совершенно невозможно. Если таких самолетов у противника много, они доставят нам немало хлопот.

…Наши танки были уже под Берлином. Штаб армии Рыбалко сообщил о только что захваченном аэродроме у Ютеборга. Я приказал Василию снарядить машину для продолжительной поездки. Со мной решил поехать начальник особого отдела. Мы условились, что отправимся через полчаса. Мне требовалось еще раз переговорить со штабом армии, попросить, чтобы Ютеборг закрепили за нашей дивизией. В эти дни авиасоединения двух фронтов стремились занять аэродромы у самого Берлина.

Я заскочил на минутку в свой штаб и немного задержался на аэродроме, чтобы дать указания командирам полков. Когда, освободившись, направился к автомашине, меня встретил мой заместитель, только что возвратившийся со станции наведения. Это было очень кстати. Я стал перечислять, чем ему надо заняться в мое отсутствие.

– Разрешите мне поехать вместо вас, – вдруг заявил заместитель. – Сами знаете, с полками я еще мало знаком. Лучше займусь аэродромом.

Я понимал, что ему будет трудновато командовать полками – плохо знает людей. Подумал и согласился.

Два дня мы ожидали сообщений из Ютеборга. Соседние части уже снимались, а мы от своих посланцев не получили еще никакого известия.

На третий я сам полетел с Голубевым на наш аэродром. Погода была ясная. Заходя на посадку, мы видели вдали огромные облака дыма. Это был пылающий Берлин.

В Ютеборге находилась немецкая противовоздушная база. Здесь стояли сотни целехоньких «фокке-вульфов». Команда БАО уже привела в порядок летное поле и теперь ожидала полки.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих героев
100 великих героев

Книга военного историка и писателя А.В. Шишова посвящена великим героям разных стран и эпох. Хронологические рамки этой популярной энциклопедии — от государств Древнего Востока и античности до начала XX века. (Героям ушедшего столетия можно посвятить отдельный том, и даже не один.) Слово "герой" пришло в наше миропонимание из Древней Греции. Первоначально эллины называли героями легендарных вождей, обитавших на вершине горы Олимп. Позднее этим словом стали называть прославленных в битвах, походах и войнах военачальников и рядовых воинов. Безусловно, всех героев роднит беспримерная доблесть, великая самоотверженность во имя высокой цели, исключительная смелость. Только это позволяет под символом "героизма" поставить воедино Илью Муромца и Александра Македонского, Аттилу и Милоша Обилича, Александра Невского и Жана Ланна, Лакшми-Баи и Христиана Девета, Яна Жижку и Спартака…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное