Небо войны

Виктор Петрович Иванов и Никандрыч (так мы называли начальника штаба Матвеева) посоветовались со мной насчет состава комендатуры. Я согласился с предложенными кандидатурами и только удивился строгости отбора людей. Но когда Виктор Петрович сказал, что группу возглавит комиссар эскадрильи техник Барышев (эту должность в действующих частях ввели еще до опубликования постановления), стало ясно: мы будем находиться неподалеку от линии фронта, где все может случиться.

Прилетев всей эскадрильей, мы увидели, что комендатура отлично справилась со своей задачей. Техники быстро разместили самолеты на стоянках и сразу же замаскировали их ветками.

Мы с Барышевым обошли аэродром. У землянки, где уже стоял телефон, у щелей, у ямы, именуемой складом боеприпасов и ГСМ, – всюду лежали кучки свежей земли. Все было в порядке, кроме главного: взлетно-посадочная полоса оказалась очень короткой. Чуть «промажешь», то есть не приземлишься у самого посадочного знака, и самолет может выкатиться за пределы аэродрома. Меня это обеспокоило.

Целые годы, зимой и летом, при любой погоде, нас учили выходить на «Т» с убранным газом и сажать машину точно у знака, в пределах нескольких метров. Подтягивание на моторе считалось грубым нарушением наставления. Даже высший пилотаж и стрельба – самое главное для истребителя – отступали на задний план перед этим элементом полета. И все-таки не всем летчикам удавалось посадить машину без «промаза». Лично я недолюбливал эти бесконечные тренировки в посадке. Они притупляли чувство ответственности за выполнение других элементов техники пилотирования.

И я сразу же решил поговорить с летчиками о посадке. В начале войны мне уже случалось несколько раз исправлять расчет подтягиванием на моторе, получалось неплохо. Здесь я тоже садился сегодня с газом. Надо было поделиться опытом.

Когда мы с Барышевым подошли к землянке, где размещался командный пункт, летчики о чем-то оживленно спорили.

– Что ты все «если бы да если бы», – говорил Лукашевич Дьяченко. – Если бы западные политики думали о народе, а не о денежных мешках, они давно бы остановили Гитлера. Мюнхен помнишь?!

– Я помню приезд Риббентропа в Москву и его сволочную улыбку на снимках! – зло отвечал Дьяченко. – Договор с нами им был нужен как ширма. Прикрываясь им, они подтягивали свои войска к нашим границам, нахально летали над нами. А мы… строго соблюдали все пункты договора!..

Летчики настолько увлеклись спором, что не заметили, как мы к ним подошли. Я с тревогой посмотрел на дежурное звено: не дискутируют ли и там? Нет, все летчики сидели в кабинах самолетов.

Барышев с ходу включился в разговор:

– Наше правительство действовало правильно, и не тебе обсуждать такие вопросы.

– Именно мне, – не отступал Дьяченко. – Мне, тебе и миллионам таких, как мы. Немцы уже под Минском и в Прибалтике. Да и над нами нависают с севера. Вот тебе и улыбка Риббентропа! Мы своей девяткой хотим прикрыть все наше небо. «На земле, в небесах и на море!..»

Комиссар шагнул к Дьяченко, пристально посмотрел на него и строго спросил:

– Ты почему такие настроения распространяешь? Кто тебе дал право?

Казалось, Барышев вместо словесных доводов пустит сейчас в ход кулаки. Видно было, что у него нет ни ОПЫТА политической работы, ни веских аргументов, чтобы осадить Дьяченко и направить разговор в другое русло. Именно в те дни, когда уже обозначились успехи немцев и наши неудачи в боях, люди стали всерьез задумываться, почему же так случилось. Тяжесть отступления каждый чувствовал не только плечами, но и сердцем, сознанием.

Конечно, такой разговор перед боевым вылетом был явно неуместным. Но и трудно было запретить человеку высказать все, что накопилось у него на душе. Зачем принуждать его жить наедине со своими сомнениями?

Я встал между летчиком и молодым комиссаром, чтобы успокоить их.

– Ты паникер! – кричал Барышев.

– А ты слепой! – наседал Дьяченко.

– Это я?

– Да, ты. Разве не видишь, куда они уже забрались? Делаешь вид, что на фронтах все в порядке?

– Хватит спорить! – вмешался я. – Зачем называть Дьяченко паникером? Он хороший боевой летчик. А что так говорил, так это от боли на душе. По-моему, нам всем надо знать истинное положение на фронтах. Только взглянув правде в глаза, можно сделать правильные выводы. Недооценивать врага нельзя, но и неверие в свои силы тоже опасно. Понятно?

– Понятно! – отозвалось несколько голосов.

– Тогда перейдем к делу.

И через несколько минут после спора о больших государственных проблемах мы вылетели на боевое задание. Теперь надо было решать эти проблемы с помощью пулеметов и бомб.