Небо войны

Слушая рассказ Копылова о том, как при посадке самолет УТ-2 ударился колесами о землю и перевернулся, я думал о Краеве. Самоустранившись от выполнения боевых заданий, он совсем перестал чувствовать машину и растерял летные навыки. А когда-то, говорят, летал неплохо. Да. Краев уже не летчик. И войны с ее напряженными боями, опасностями и кровью он, по существу, не знает. А как такой человек может руководить боевой деятельностью полка?!

На место происшествия вскоре прибыл Дзусов. Выслушав мой доклад о случившемся, он, видимо, успокоился тем, что Краев получил лишь легкие ранения.

— Ну, как, не сердишься на меня за прошлый разговор насчет прикрытия? — спросил комдив.

— На начальство, товарищ полковник, сердиться нельзя — во всяком случае, вслух.

— Это правильно, — с улыбкой отозвался он. — Но вот за последний бой кавалеристы сердечно вас благодарят. Молодцы! Хорошо разделали «юнкерсов».

Вдруг он задумался, помолчал немного и продолжал:

— Значит, Краев в госпитале. И видимо, надолго туда попал. Что ж, принимай полк и командуй.

Узнав о приказе комдива, летчики потянулись к штабной землянке. Мне было приятно оттого, что каждый из них крепким рукопожатием или простым словом старался высказать свое искреннее желание во всем поддерживать меня. В эти минуты я особенно хорошо осознал, какие большие обязанности, пусть хотя бы на время, возлагает на меня новая должность.

Но размышлять было некогда. Требовалось немедленно отправить группу на боевое задание в район Мелитополя. Там нашим войскам удалось, наконец, преодолеть очередной оборонительный рубеж противника. Наступление возобновилось.

17. Жизнь с нами

Полеты, бои, занятия, штабные хлопоты… Обычная наша фронтовая жизнь. А где-то далеко Новосибирск. Там мои родные, там мир моей юности. Каждая весточка из дому возвращала мои мысли к домику над Каменкой. По редким письмам, поступающим оттуда, я старался составить себе представление о жизни в глубоком тылу. Жилось там всем несладко. Изнурительный труд для фронта, невзгоды быта и, конечно же, постоянные тревоги за близких, за нас, которые все время находятся под огнем. Я знал, как тяжело сейчас моей матери. Она осталась одна с младшим сыном-школьником. И хотя я отсылал им все свои деньги, жили они впроголодь. Зимой прошлого года умерла бабушка. Только теперь, став взрослым, я понял, какой это был чудесный человек. Всегда спокойная, сильная, она держала весь дом в разумной строгости. Мы, мальчишки, уважали ее и слушались. У меня навсегда останется в памяти образ этой замечательной русской женщины-крестьянки.

В последних письмах матери я перестал спрашивать о брате, пропавшем без вести. О нем мне стало известно больше, чем знали дома.

Еще в Краснодаре, в кулуарах суда над предателями народа, ко мне подошел какой-то незнакомый сержант и спросил:

— Вы Покрышкин?

— Да.

— У вас был брат Петр?

«Был»? Само это слово таило в себе что-то недоброе. Рассказ незнакомца подтвердил мою горькую догадку. Вместе с Петром сержант находился на кадровой службе. Война застала их на финской границе. А дальше…

— Нас отрезали и прижали к Ладожскому озеру. Боеприпасы кончались, и мы вынуждены были перед отходом утопить свои пушки. Сделали плоты и ночью отправились через бушующее озеро. Под покровом темноты еще можно было надеяться на спасение от немецкой авиации и переплыть к своим. Петр подобрал небольшую группу и остался прикрывать наш отход. На прощание он сказал мне: «Есть гранаты и немного патронов, будем пробиваться через леса». Когда мы отплыли, позади долго слышались стрельба и взрывы. Больше я его не видел. Вам ничего не известно о нем?

— Нет.

— Значит, он там и сложил голову. Да, это был Петр Покрышкин. Между прочим, вы похожи с ним, особенно глазами. Когда я услыхал: «Герой Советского Союза Покрышкин», то подумал: «Неужели это Петр?» Его характер я немного знал. Такой не сдастся в плен. Он, конечно, пошел на врага с гранатами.

Простившись с сержантом, я ушел на заседание. Слушая новые показания подсудимых, я определил главное в поведении изменников Родины — животный страх перед врагом, перед малейшей опасностью. Из этого мерзкого страха, как из лесного мха, выползала гадючья голова измены. Как противны эти жалкие людишки, продавшие свои души ради того, чтобы выжить!.. И наоборот, в людях, ненавидящих всей душой захватчиков, — сколько в них мужества, верности своим отцам, матерям, братьям, сестрам, невестам… Своей Родине!

…О разговоре с сержантом мне хотелось написать в Новосибирск еще с Кубани. Но я до сих пор не решался этого сделать. Ждать все-таки легче, чем думать, что сына уже нет. Я решил: если представится случай побывать дома, тогда и расскажу обо всем.

Когда я мысленно представлял себе поездку в Новосибирск, то невольно думал и о своих двух Золотых Звездах. Чего греха таить: хотя мы, фронтовики, и редко говорили между собой о наградах, но каждый понимал их значение. И кому из нас не хотелось, чтобы его заслуги по достоинству оценили?!