Небо войны

Нет, рация в танке не для меня. Нужно немедленно исправлять свою машину. «Фокке-вульфы», стреляя по нас, как бы подтверждают мой вывод. Пришлось спрятаться в танке.

Позавтракать с прославленным генералом не довелось. В штабе Рыбалко я узнал новость: танковая армия меняет направление своего движения, поворачивает на юг, в Силезию. Ей поставили задачу внезапным ударом окружить оккупантов в промышленном центре Силезии — Катовице, не дать им разрушить предприятия. Мы попрощались с Рыбалко, он сел в свою машину, еще раз махнул мне рукой и отправился в дальний боевой рейд на юг.

Нашей дивизии приказали прикрывать наземные войска армии генерала А. С. Жадова. Она устремлялась дальше, на запад. К Одеру.

Мы с Василием, опытным шофером, который когда-то служил при штабе Красовского, медленно продвигались с потоком машин. У меня была карта с пометками тех мест, где, по данным нашей разведки, должны находиться аэродромы. Нам уже пора было сворачивать на Крейцбург, я ожидал развилки дороги, проселка. Наконец-то подвернулось гладенькое, без единого следа, припорошенное снежком асфальтированное шоссе в нужную нам сторону.

— Сворачивай, — сказал я шоферу. Василий притормозил, взял вправо и, только машина докатилась до нетронутого снежка, затормозил ее.

— Опасно, товарищ полковник.

— Поехали!

Василий думал о минах, я — об аэродроме. Три полка моей дивизии еще сидели в Ченстохове, а наземные войска на нашем направлении уже подходили к Одеру. Тащиться в обозе наступления, которое теперь шло на всех фронтах от Балтийского моря до Карпат, для летчиков было просто нестерпимо. Но полет к переднему краю и обратно забирал почти все время, для боев оставались считанные минуты. Новый аэродром нужен был до зарезу.

Машина помчала дальше. Василий, словно окаменев, смотрел только вперед. Дорога без следов извивалась по мелколесью и вскоре завела в густой, старый лес.

— Куда мы едем? — спросил скорее у себя, чем у меня, Василий.

Я еще раз сверил местность с картой. Все правильно:

Крейцбург находился где-то за массивом леса; не доезжая города, должен быть аэродром.

Я понимал Василия. Попадись одна мина под колеса, и мы погибли!

Глушь, безлюдье на враждебной земле настораживали. Увидеть хотя бы одного нашего солдата! Никого… Но где-то там, дальше, в поселке, должны быть люди. Там аэродром, который нам надо осмотреть до наступления темноты.

— Немцы!

Василий выкрикнул это слово и сразу сбавил газ. Машина гасила бег, катилась, казалось, уже не по своей воле. Я смотрел на солдат, стоявших кучей на дороге. Они были в шинелях, касках, с автоматами в руках. Какое-то время я видел только их, и они казались мне стеной, о которую мы сейчас разобьемся. Их было десятка полтора, нас двое.

Машина катилась приостанавливаясь. Я сначала не замечал этого. Но вдруг подумал: как быть? Если станем разворачиваться, нас обстреляют и убьют на месте. Ехать так, как едем? Нельзя!

— Гони! Полный газ! — крикнул я.

Василий, наверное, по моей интонации понял, на что я решился. Приказ был такой, что возражений и промедления не допускал.

Машина помчалась на полном газу. Я подался вперед, потянулся за пистолетом.

Солдаты расступились. Мы проскочили. Я ждал автоматных очередей в спину, но ни одного выстрела не последовало.

Немцы, наверное, были ошеломлены тем, что мы неслись прямо на них, и растерялись. А за это время нам удалось скрыться за поворотом. Что удержало их от стрельбы? Скорее всего внезапность нашего появления.

Мы промчались несколько километров, не оглядываясь. Василий то и дело вытирал свои потные от волнения руки о ватные штаны. Не скоро и я вспомнил о своем пистолете и вложил его в кобуру.

Лес кончился. Показалась деревня. На улице, во дворах — ни единой живой души. Когда Василий повернул к воротам и мы направились с ним к стоявшему в глубине усадьбы домику, над которым вился дымок, нас оглушил какой-то невообразимый рев, доносившийся со всех сторон.

Скот! Брошенные в каждом дворе коровы, овцы, мычали, блеяли. Эти звуки усиливали впечатление опустошенности, от которой становилось неприятно.

В доме мы увидели старика, сидевшего у печки. При нашем появлении он поднялся. Его болезненно-красные глаза слезились, в руках он держал поленья. Хозяин смотрел на нас, неподвижный, замерший от страха. В доме все говорило о том, что отсюда в панике бежали все остальные его жильцы.

— Здравствуйте! — сказал я громче, чем нужно, почему-то решив, что старик глухой. И невольно улыбнулся при мысли, что в первом немецком доме встречаю лишь единственного, брошенного всеми, беспомощного деда.

Старик тоже улыбнулся и закивал головой, словно его вдруг отпустил давно сковывающий паралич. Руками, из которых он все еще не выпустил поленья, принялся протирать слезившиеся глаза.

Я стоял перед ним и силился вспомнить немецкие слова, которые когда-то заучивал. Услыхав родную речь, старик совсем ожил. Я путано спросил об аэродроме, о самолетах.

— Флюгплац дорт! — воскликнул старик и показал рукой на окно.