Небо за стёклами (сборник)

Самым тяжким было то, что мать говорила спокойно. Лучше бы она кричала, проклинала ее. Такое снести было легче. Пошумит и утихнет. Случалось, потом вздыхала: "Рассерчала я вчера. Ты уж, Валентина, старайся, не доводи мать". И все налаживалось. Но когда мать говорила так, тихо, без возмущения, Вале становилось не по себе. Значит, переболело у матери внутри, и не могла она ни кричать, ни ругаться.

Хотелось сказать: "Мое это дело, только мое, и беда моя". Но ничего она не сказала, молчала, глядя в пол. А мать неожиданно поднялась, шагнула к Вале и, заглянув ей в глаза, горячо заговорила:

— Доченька, родная. Да неужели ты верно решилась на это?

Спросила еле слышно и коснулась рукой лежащей на столе бумажки.

— Ведь девочка ты еще совсем… Думают ли они, врачи-то, что дальше с тобой будет?.. Я не допытываюсь, ни про что тебя не спрашиваю, — торопливо говорила мать. — И кто он, знать не хочу.

Вале сделалось жарко. Не помнила, как сказала:

— Ни при чем он тут. Сама я решила…

— Валя, Валюшка, — продолжала мать. — Дочка моя, молить тебя буду… Богом прошу: не делай с собой этого, не калечься смолоду.

Валя схватилась руками за голову. Не в силах была слышать слова матери.

А мать все говорила:

— Доченька, кровинка моя!.. Хочешь, я на колени перед тобой стану, просить буду. Не губи себя. Страх меня берет — а ну, не кончится добром.

Мать и в самом деле будто была готова пасть на колени. Сжала Валину руку в запястье, умоляюще говорила и говорила:

— Да ты не бойся, Валюшечка!.. Вырастим, выкормим. Все я сделаю для тебя. Не пожалею никаких сил. В надомницы уйду, нянчить стану… Не бойся. Ничего не бойся…

— Что ты, мама? — Валя отвернулась к стене. — Одной, значит, как ты, всю жизнь прожить?

— Да не погубишь ты свою жизнь, Валечка. Верь мне, родная. Не кончится жизнь у тебя. Все возьму на себя. Пусть он и бросил тебя — проживем, и еще как!

— Не бросил он меня, никто не бросил! — с отчаянием закричала Валя. — С чего ты…

Силы ее внезапно оставили. Она опустилась на диван. Худенькие плечи затряслись. Прерывая слезы, продолжала:

— Сама я, сама… Никому нет никакого дела, и ты меня не мучь. Не могу по-другому.

Мать села рядом. Сперва молчала, потом, как в детстве, стала осторожно гладить ее по волосам.

— Да ничего, дочка… Не изводись понапрасну. Как решишь, так и будет… Верно, взрослая ты, большая. Есть еще время, и обдумаем вместе. Не сужу я тебя, Валентина, что делать. Сама проглядела. Только как бы лучше. Одна ты у меня, никого больше.

И от этого материнского участия, от ее ласковых слов потеплело на душе у Вали. И снова, как бывало давно, почувствовала она себя маленькой девочкой. Не отрывая рук от лица, опустила голову, уткнулась в колени матери, сквозь высыхающие слезы повторяла:

— Мама, мама!.. Мама…

Но как ни умоляла мать, Валя не изменила своего решения.

Третий месяц уже шел. Давно отцвели тополя. Начали желтеть листья березки в скверике на углу. Лето стояло сухое, изнурительно знойное. Дожди выпадали редко. Вернулась Валя из отпуска. Никуда она не ездила. С утра отправлялась на Острова, забиралась поглубже и сидела на скамейке с книгой в тени старых деревьев.

Подходили к концу сроки, обозначенные в направлении. Слышала Валя от других — торопиться не следует, легче будет. Так поясняли женщины.

А времени все оставалось меньше и меньше, С каждым днем приближался неотвратимый час.

И тут случилось непредвиденное. Она простудилась. Простудилась среди лета и заболела. Свалил ее грипп. Какой-то особенный грипп, с трудным названием. Слегла в постель с высокой температурой. Мать в ту неделю не ходила на работу. Сама осунулась, сделалась не похожей на себя. Врачи боялись, как бы не было осложнения на сердце, не позволяли Вале вставать и ходить.

Одна она знала причину своего тяжелого состояния. Кончился срок ее направления.

Опоздала она все же на пять дней. Ей еще не разрешали выходить на улицу, но как-только осталась одна, собрала что было необходимо, забрала документы и пошла в больницу. Дома оставила записку В конце приписала: "…Прости, мамочка. Иначе поступить не могла". Знала, что огорчит мать, но ей был нужен только Вадим. Раз дала ему слово — надо держать.

Сейчас она с закрытыми глазами вспоминала, как спешила в больницу с чемоданчиком по скользким от опавшей мокрой листвы тротуарам. Тревожно билось сердце, надеялась, покажу больничный листок, уговорю. Ну что такое пять дней!

Толстуха наконец-то оторвалась от окна. Довольная, вся так и сияет. Наступило время обеда. Молоденькая сестра принесла еду и Вале. Без лишнего сказала:

— Сядь, поешь хоть немного. Сил-то сколько потеряла.

Валя послушно взяла тарелку с супом. Есть сперва не хотелось. По аппетит откуда-то взялся. Тарелку с жиденьким супом прикончила, быстро принялась за котлету с макаронами. Котлета была невкусная. Совсем не такая, какие дома готовила мать. Поев, Валя поправила подушку и опять легла. Прикрыла глаза, думала об одном: только бы скорее вырваться отсюда.