Небо, земля и что-то еще…

Мать посмотрела на младшую дочь. Она улыбнулась чуть заметно. Ее бледные губы дрогнули.

– Все хорошо, доченька, – ответила она, и улыбка ее, по-матерински добродушная и лучезарная, стала еще шире. Взгляд ее, подернутый туманом, вызванным эффектом обезболивающих препаратов, переместился с лица младшей дочери на лицо старшей.

Алине в ту секунду захотелось убежать прочь. Тело ее само по себе качнулось в сторону двери. Она удержалась. Выдохнула. Улыбнулась. Она не могла дать волю чувствам.

– Здравствуй, мама, – сказала она, оставаясь на расстоянии в несколько шагов.

– Алина? – по лицу матери пробежала тень сомнений.

Могла ли она спутать родную дочь с другим человеком? Пусть и такую далекую, но родную. Пожалуй, для родителя это не сулит ничем хорошим. И даже в дни предсмертной боли, когда все вокруг говорят, что жизнь еще впереди, что все будет хорошо, но слабый огонек надежды потухает где-то вдалеке, только лишь пустой человек станет пренебрегать такими вещами. Жестокость и гордыня выжигают человека изнутри. Вера и любовь делают его похожим на саму мать-природу. Соблюдается некий баланс, не столь понятный нам лишь из-за нашего ограниченного восприятия.

– Да, мама. Это я.

Вика чуть обернулась к сестре и стала наблюдать за глазами, взгляд которых не находил себе места. Она, возможно, и хотела бы помочь сестре, но прекрасно понимала, что этот момент Алина должна пережить сама. Да и младшая сестра для старшей – нисколько не помощник, а чаще всего лишь обуза. Так, по крайней мере, случилось в их семье.

– Ты вернулась?

– Да. Я вернулась.

Василиса Одинцова посмотрела на младшую дочь. Она будто бы спрашивала ее: правда ли все это? Правда ли, что в самом конце все мы стремимся к катарсису? Забывая прошлые обиды и недопонимания, принимаем пенящуюся волну примирения, которая, быть может, и застилает нам глаза, заставляя не обращать внимания на некоторые вещи, но делает нас чище душой. Порой ведь и незнание, и степенность – это высшая степень мудрости.

Алина подошла к матери и взяла ее за руку. Холодные пальцы, вены под тонкой кожей. Легкая дрожь.

– Тебя так долго не было…

– Я не могла вернуться.

Повисла недолгая пауза. Казалось, что можно было услышать стук сердца, укрытого от внешнего мира прочной броней ребер и тонким слоем кожи.

– Нет. Ты просто не хотела возвращаться.

Алина знала, что услышит подобные слова. Она знала, что отведет взгляд в сторону, потому что отчасти будет соглашаться с этими словами.

– Но теперь я здесь, и остальное уже неважно. За тобой ведь хорошо ухаживают?

– О, Алина, если бы тут вообще ухаживали за больными, – с ноткой негодования в голосе протянула Вика. – Представь, даже кормить перестали. Столовая у них на ремонте.

Женщина бальзаковского возраста, что внимательно наблюдала за встречей, буркнула что-то до кучи и продолжила решать сканворд.

– Вика за мной ухаживает, – почти шепотом сказала Василиса Одинцова. Нетрудно было по выражению ее лица догадаться о том, что разговор ей дается с трудом. Рыхлая кожа, казалось, растягивалась на лбу, обнажая синеватые линии вен.

Алина положила руку на плечо младшей сестры.

– Ты вырастила хорошую дочь, – кивнув в сторону Вики, сказала она матери.

– Значит, моя жизнь была прожита не зря.

– Она же еще не прожита, мама! – вмешалась Вика. – Вот увидишь, ты поправишься. И доктор об этом говорит. Вот увидишь.

Василиса Одинцова тяжело вздохнула. Вика будто бы и не понимала, кого больше убеждает: свою мать, или себя саму. Так порой случается, когда ты искренне веришь, что говоришь ложь во благо. Во лжи нетрудно запутаться. Об этом знала Вика. Об этом знала и Алина. Ложь – одна из тех человеческих черт, что делает человеческий род единой общностью. Ложь может быть правдивой, с другой стороны.

– Твое место здесь, Алина, – обратилась мать к дочери. – Алеша, и ваш сын… Вы могли бы сделать счастливыми друг друга. Молодость может все, но ничего не знает. Старость знает, но уже ничего не может, кроме как повторять, раз за разом.

– Все сложно, – ответила Алина.

– Всегда все сложно, если дело касается семьи. Не бывает истинной любви без испытаний. Путешественник не станет отважным, если не преодолеет самых буйных морей и не достигнет вершин самых высоких гор.

Василиса Одинцова закашлялась. Вика сказала, что принесет стакан воды. Так Алина осталась с матерью наедине. Впервые за долгие годы.

Она чуть смутилась, когда села напротив матери. Долго разглядывала ее руки и тот пододеяльник, на котором они покоились. В ее памяти руки матери всегда были полны жизни. Они стирали ее одежду, готовили ей еду. Ласкали ее затылок и шею. Эти руки носили ее, когда ей было всего пару месяцев отроду. Память десятилетий хранилась на кончиках этих пальцев, и Алина не могла думать о том, что, возможно, видит эти руки в последний раз.

Вернулась Вика.

– Вот, попей, – сказала она, протягивая матери до краев наполненный граненый стакан. – Я немного разбавила теплой водой.