Небо зовёт

— Я тоже в авиацию попал по счастливой случайности, но это произошло после гражданской войны, когда я решил посвятить себя армии. Авиация тогда ещё только зарождалась, но профессия военного лётчика уже приобрела популярность и некую романтичность. На момент поступления в лётное училище я уже имел семью, окончил офицерские курсы и служил при штабе полка. Когда узнал, что из офицеров полка выявляют желающих учиться в лётном училище, не задумываясь согласился. Через два года закончил учёбу и был направлен в только что сформированный авиаполк. Много летал и даже пришлось испытать себя в боевой обстановке, но это так, к слову. А тебе желаю прилежно учиться, постигать мастерство военного штурмана, чтобы, когда придёт время, эти знания перенести в практическую плоскость. Я рад, что встретил вместо отца сына и, когда будешь писать домой, передавай ему привет и мои наилучшие пожелания. Кстати, оставь мне адрес своих родителей, при случае я сам напишу Прокофию письмо, я думаю, он тоже будет рад ему.

Я внимательно слушал умудрённого опытом человека, которого жизнь успела побить и потрепать так, что виски его покрылись ранней сединой. Если человек в свои сорок лет начинает седеть, значит, действительно нелегка была его судьба. Десятки раз видел я этого человека на разных построениях, в клубе, лекционных залах, и всюду представлялся он мне требовательным, суровым, даже жёстким командиром, а тут, у себя в кабинете, увидел его совсем иного, по–домашнему простого, мудрого человека, которому не чужды чисто человеческие чувства и судьбы простых людей. Он замолчал, задумался, а потом, спохватившись, спросил:

— Ты, Василий, по какому же вопросу пришёл?

Вопрос повис в воздухе, а у меня приготовленные слова застряли в горле. Всё, что я придумал насчёт болезни матери, неожиданно испарилось. Не мог я врать этому человеку и, оправившись от замешательства, ответил:

— Товарищ полковник, я только что получил письмо от девушки, с которой я не виделся семь месяцев, она где–то проходила практику в закрытом заведении, а недавно приехала в Брянск к своим родителям, я очень хочу с ней повидаться, отпустите меня, пожалуйста, на два дня. Для меня это вопрос жизни и смерти.

— Даже так. Ты сколько с ней встречался?

— Два месяца.

— И считаешь, что без неё твоя жизнь теряет всякий смысл?

— Так точно, товарищ полковник.

— До неё у тебя девушки были?

— Никак нет.

— Значит, влюбился первый раз и считаешь, лучше её на свете нет?

— Так точно.

— Слушай, Василий, на службе я тебе командир, наставник, а в быту — друг твоего отца, дядя Коля, поэтому старайся разговаривать со мной простым, понятным русским языком. Ну это так, к слову. А насчёт твоей просьбы, скажи честно, если я скажу нет, убежишь в самоволку?

— Что бы мне ни стоило, я должен её увидеть.

— Тогда представь такую картину. Ты убежал в самоволку, встретился с девушкой, с которой, полагаю, собираешься связать свою жизнь. Выяснил, что она тебя тоже любит, наметили планы своего будущего, а, вернувшись в училище, увидел приказ об отчислении из него. Как ты думаешь, одобрит твой поступок девушка?

— Когда человек во имя любви бросается головой в омут, он не думает о последствиях. Умом я тоже понимаю, что могу разрушить всё, к чему стремился и шёл, но по–другому не могу. Вот, наверное, поэтому я у вас, а не на пути к Брянску.

— Зрелые не по годам суждения. Узнаю в тебе Прокофия, смелого, решительного и высокопорядочного человека. Рад за него. После того, что ты мне сказал, отказать невозможно. Я сейчас позвоню старшине, он выпишет тебе увольнительную, но к тебе просьба, никогда, никому ни слова о нашем разговоре, уразумел?

— Так точно.

По–отечески улыбнувшись, начальник не стал делать замечание по поводу «уставного лексикона», а взял трубку телефона и кому–то сказал: «Старшину Воробьёва». Через какое–то время послышалось: «Товарищ старшина, сейчас к вам подойдёт курсант Трохалёв, выпишите ему увольнительную на два дня и выдайте парадно–выходную форму». Положив трубку, полковник встал, пожал мне руку и сказал: «Желаю успеха! Только будь благоразумен и не ввязывайся ни в какие конфликты». «Спасибо, товарищ полковник» — выпалил я и, переполненный радостью, помчался к старшине. Когда остановился у распахнутых настежь дверей каптёрки, на табуретке уже лежала моя парадная форма, а он сидел за столом и что–то писал. На мой молчаливый вопрос ничего не ответил, но закончив писать, промокнул бумагу и молча подал её мне. Потом глянул на меня испытующе и сказал:

— Не думал я, что начальник училища поверит тебе и отпустит на целых два дня. Как это тебе удалось его уговорить?

— А я и не уговаривал. Изложил ему свою просьбу, он выслушал, а потом позвонил вам, вот и всё.

— Ты вот что, Трохалёв, раз начальник училища поверил и отпустил тебя, не подведи его, а то попадёшь в немилость и тогда считай тебе хана. Не любит он болтунов и разгильдяев, а за тобой уже водятся грешки, — не преминул старшина напомнить мне об инциденте месячной давности.