Небо зовёт

— Ладно, я согласен, только если соврёшь, то получишь вдвойне.

Однако Иван оказался хозяином слова и целый год платил дань за мою рассечённую губу и разбитый нос. Все стороны были довольны. Каждую большую перемену Бушуевскую краюху хлеба делили на троих и с удовольствием уплетали. Потом Иван присоединился к нашей компании и стал её преданным членом.

Спустя много лет встретились с ним в родной деревне и были несказанно рады, что прошли трудными дорогами войны, выдержали, выстояли и остались живы. С ностальгией и улыбкой вспоминали наши детские шалости и проделки. Он оказался способным малым, перед самой войной закончил десять классов, потом фронт, а после войны поступил в один из Московских ВУЗов, а после его окончания, через несколько лет стал главным инженером на каком–то заводе. Домой в деревню, как и я, приезжал к родителям, которые с нетерпением ждали своих сыновей, раскиданных по всему Союзу.

Пеньковый путь

Время шло. Учёба в школе мне нравилась. Учился я без всякого напряжения. Прослушав урок, всё запоминал, а домашнее задание делал на переменах, так как дома никаких условий для учёбы не было, к тому же родился очередной ребёнок, Егор, и мне сразу после занятий надо было включаться в работу по уходу за малышней. В то время беременным женщинам даже на производстве не давали отпусков, и они работали до самых родов. И после рождения ребенка их никто не освобождал от домашней работы, которой всегда было невпроворот. Свою маму, Наталью Михайловну, я всегда сравнивал с Некрасовскими героинями, которые «…Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт…». Стройная, высокая, быстрая и ловкая, она была неутомима. Успевала всё: обшить, обстирать, накормить, приласкать, успокоить шестерых детей, обработать огород, да ещё прополоть участок колхозной свеклы или капусты. Казалось, никакие бури и невзгоды не смогут выбить её из седла. Она никогда не впадала в уныние, всё делала с песней и настроением, как бессменный часовой, была всегда на боевом посту. Отец, Прокофий Андреевич, как и все деревенские мужики, был крепок и жилист, среднего роста с хорошо развитой мускулатурой, с мягким покладистым характером. По большим праздникам любил выпить и расслабиться, да так, что матери нередко приходилось тащить его домой на себе. В колхозе работал конюхом и ездовым. Лошадей любил до самозабвения, и большую часть времени проводил с ними. Как–то, после окончания пятого класса, на каникулах поманил меня пальцем к себе и говорит:

— Вот что, Василий, ты уже большой, я подрядился возить пеньку с льнопрядильной фабрики на станцию Теребень, что от нас в пятнадцати верстах, за рейс будут платить по семь рублей, тут я и подумал, а что если мы с тобой будем её возить на двух подводах, ты на одной, я на второй, а значит и заработаем в два раза больше, уразумел?

— А что тут непонятного? Я и запрягать умею, и править, и тюки с пенькой грузить буду.

— Жалко мне тебя, вставать надо будет рано.

— А мне что привыкать, что ли, я и так каждый день встаю ни свет, ни заря.

— Хорошо, завтра я пригоню лошадей из ночного, ты будь готов, сразу с восходом солнца и поедем на фабрику.

«От домашней работы я никогда не отказывался, но её делай не делай, результата не видно, а тут какое–то разнообразие. Деревни, через которые будем ехать, посмотрю, станцию увижу, да и денежки заработаю, всё будет помощь для семьи», — так размышлял я про себя. Ночь спал тревожно, боялся проспать и отец уедет без меня. Проснулся от того, что папа трясёт меня за плечо:

— Вставай, сынок, поехали, я уже лошадей запряг.

Я молча вскочил, умылся, выпил кружку парного молока с хлебом и был таков.

— Вот твоя подвода, — показал кнутовищем отец на телегу, запряжённую молодой кобылкой сивой масти. — Сейчас поедем на фабрику, загрузимся и на большак. Пока ты дороги не знаешь, я буду ехать впереди, а ты сзади.

— А когда будем ехать назад, я буду ехать впереди.

— Можно, только будь внимателен, всё запоминай и учти, лошади не привыкли к машинам и паровозам, могут испугаться и понести, поэтому, как только подъедем к станции, лошадей взнуздаем, а ты крепче держи вожжи.