Небоглазка

— Вторник. Хотя мои мозги, возможно, опять екнулись, и я опять запутался, и сегодня другой день. Но пусть его будет вторник. Находки, несколько. Три тарелки, битые. Одна чашка, битая. Одна сковородка, без ручки. Две монетки, стоимостью в два новых пенса. Один старый пенни. Пакет хлеба, подмокший. Прорва бутылок, пластик. Один сапог, один носок, одна пара трусов, размер XL. Одно крыло, чайка. Одна собака, черная, труп. Одна большая берцовая кость неизвестного происхождения. Драгоценностей ноль. Богатств ноль. Сокровищ ноль. Загадка, одна.

Он пожевал карандаш и поглядел на нас, как мы лежим рядком у него на полу. Я прищурила глаза. Мне был виден кончик его носа, длинные космы, очертания всклокоченной бороды, слово ОХРАНА на груди. Он снова повернулся к своей книге.

— Загадка, одна. Существа, трое, выползли из Черной Грязи в самый глухой час ночи. Один плот, дерево. Три существа, которых занесли сюда вода и луна. Три существа, выползшие из илистых глубин Черной Грязи. Три существа, которых спасла моя Небоглазка.

Взял со стола кусок пирога и принялся жевать.

— У нас гости, Дедуля. Черти, ангелы или что-то посередке? Кто его знает…

Поглядел на нас, как мы лежим рядком у него на полу, утер рот рукавом и продолжил писать.

— Утро вечера мудренее. Завтра посмотрим.

Откинулся назад в своем скрипучем кресле и вздохнул:

— Вот вторник и кончился. Дальше будет среда.

Запел песню о море, о человеке, заплывшем слишком далеко и не нашедшем дороги домой. Огоньки свечей освещали его опущенную голову. Снова посмотрел на нас.

— А если они вздумают глупости выкидывать, — говорит, — придется их отсюда убрать.

Улыбнулся, вздохнул.

— Ага, — говорит. — Взять да убрать подальше.

— Сегодня пятница, — шепчу.

Он как вытаращится.

— Не вторник кончился, а пятница, — говорю.

Он почесал голову. Из волос посыпалась черная пыль.

— Извините, — говорю.

Он давай листать свою книгу назад.

— Пятница, — бормочет. — Пятница кончилась, суббота начинается. Ты все перепутал, Дедуля.

Огладил бороду:

— Ну и ладно, и ладно.

— Кто вы? — спрашиваю.

— Кто я?

— Откуда вы? Почему вы здесь?

Его лицо исказилось. Он наклонил голову и посмотрел на меня искоса, как будто не мог хорошенько разглядеть, как будто я ему просто примерещилась.

— Я многое помню, — шепчет. — Помню, что был совсем один. Помню, как-то в звездную ночь я выкопал из Черной Грязи Небоглазку. Давным-давно. Сколько она живет на свете, столько и давно. Помню, что я охранник и всегда был охранником. Но многого я не помню. — Он протер глаза, посмотрел на меня и снова стал писать.

— Вы ее выкопали? То есть как это, выкопали?

— Дедуля — охранник, — ответил он. — Дедуля выкопал Небоглазку из Черной Грязи в звездную ночь. Это было давным-давно, и многое стерлось из памяти. Небоглазка зовется Небоглазкой, потому что она видит небо сквозь всю боль и горе мира. Дни приходят, и ночи приходят, и прилив сменяет отлив. Здесь у нас шоколад, который слаще всего на свете.

Он потрогал козырек каски на столе. Глаза на мгновение прояснились, и он погрозил мне пальцем:

— Мне тут глупостей не выкидывать! Слыхала? Без глупостей мне тут!

— Не будем, — говорю.

Он как вытаращится. Потом успокоился и пробормотал:

— Ладно. Утро вечера мудренее.

И снова запел. Я тихонько сняла с локтя голову Небоглазки и встала.

Он смотрел, как я обхожу комнату. Я потрогала кости и ржавые инструменты. Заглянула в коробки с блестящими камушками. Под ногами чувствовала литеры. На стене висела фотография в рамке: молодой человек в такой же форме, как у Дедули, у реки в яркий солнечный день. Я присмотрелась. Это он, много лет назад? Обернулась, встретила его взгляд.

— Это вы? — спрашиваю.

В ответ — ничего. Смотрит сквозь меня.

— Вы так давно уже были здесь охранником?

Молчание. Отвел глаза и пишет дальше.

На одной фотографии у причала стояли в ряд суда, над ними нависали большие краны, а на причале работало множество людей в касках и рабочих комбинезонах. На другой фотографии большой мост был заснят во время постройки, его пролеты тянулись друг к другу с противоположных берегов. На третьей — типография: яркий солнечный свет льется из потолочных окон; из-под крыльев орлов и ангелов ползут огромные листы печатной бумаги.

Январь, Мыш и Небоглазка спали. Дедуля бормотал, напевал и писал. Я подошла к нему и заглянула через плечо. Вверху страницы было напечатано: ОТЧЕТ ОХРАНЫ, потом ДАТА, ИМЯ и ДОЛЖНОСТЬ. Он написал «вторник», зачеркнул, написал «пятница» и проставил «Дедуля» и «Охранник». Страницы были частью исписаны мелким почерком, частью заполнены рисунками: Небоглазка, ее перепончатые руки; мы трое тоже были тут нарисованы: черные силуэты над Черной Грязью и сверху большая круглая луна. Я увидела на странице наши имена: Ерин, Янви, Мыжь.

— Мы приплыли по реке, — прошептала я.

— Ани преплыле парике, — записал он.

— Мы из «Белых врат» в Сент-Габриэле.

— Ани с Габриля.

— Мы — дети с трудной судьбой, но мы счастливы.

— Ани щаслевы.

— Я раньше жила с мамой. У нас был домик у реки. Это был наш рай.