Небоглазка

И непонятно, кто нам помешает, шептали мы друг другу. Непонятно кто. Утром проснулись — лица нам лижет полицейская собака, а участковый стоит рядом, руки в боки, и качает головой.

— Пошли, — говорит. — Пошли, олухи мелкие.

Мы ударялись в бега разными способами, чаще всего просто пешком. Но бывало, что и автостопом. Или на автобусах и поездах. Или угоняешь машину и едешь, пока бензин не кончится. А тут Январю пришла совершенно новая идея. Никто еще не убегал из «Белых врат» на плоту. Такое мог выдумать только ненормальный Январь!

В одно прекрасное утро он постучался ко мне. Стоит скрючившись в дверях, ухмыляется.

— На плоту? — переспрашиваю.

— Ну да. Поплывем по течению, сделаем всему этому ручкой.

Я рассмеялась. Представляю: глубокая темная вода, быстрое течение, опасность…

— Обалдел, — говорю.

А он сам не свой от восторга.

— Да классная мысль! Я стащил на заброшенном складе пару дверей. Приколотил их к доскам. — Хихикнул. — И даже проолифил эту фигню!

— Обалдел, — повторяю. — Он пойдет ко дну. Мы утонем.

— Утонем! И где же твоя тяга к приключениям?

Я вздохнула. Так и чувствую: темная вода уносит меня в свои глубины.

— Ты только представь! — шепчет Январь. — Только ты да я, плот и река! Воля, Эрин! Свобода!

Я представила: лунный свет, берег, мерцающий огнями, вода течет сквозь пальцы.

— Здорово! — шепчу. — Здорово!

— Ага! — откликнулся он. — Ты только представь!

Тут Морин как заорет с нижнего этажа:

— Январь! Январь Карр! Надеюсь, ты там не у Эрин в комнате разговариваешь?

Он тихо распрямился:

— Ты да я, плывем к свободе! Ты только представь, Эрин!

Подмигнул мне и вышел на цыпочках.

После этого много недель, куда бы я ни шла, под ногами у меня струилась река, покачивался плот. В снах тоже. Я знала: если что, я с ним.

3

В ту пятницу у нас снова была групповая беседа. Морин надела зеленое шелковое платье и белые туфли, рукой щеку подперла и смотрит на нас этак ласково. Жирный Кев и Тощий Стью расхаживают за нашими спинами. Я как взгляд Яна поймаю, он ухмыляется.

Морин гнала обычную пургу: что у нас тут надежно и безопасно, что все мы любим друг друга и можем без опаски говорить о самом сокровенном — все останется между нами.

— Мы хотим, чтобы вы ничего не боялись, — говорит. — Мы хотим залечить ваши раны и избыть ваши тревоги.

Потом она занялась с нами визуализацией. Мы должны были представить, что находимся в теплом темном месте, плывем в теплой темной воде. Душа и тело в полном покое. Ни будущего, ни прошлого, ни тревог. А мне все воображалась ледяная вода с быстрым течением. Светит луна, плот крутится и качается. Свобода. Свобода. Я открыла глаза, улыбнулась Яну и поняла: он видит ту же реку и лунный свет. Тут Морин говорит: а теперь все вернулись обратно. И поехала про беды, про утраты, про несчастья. А я все смотрю на других. На Макси Росса — он жует пальцы и надеется на одно: что сегодня Морин начнет не с него. На Фингерс Уайет, на ее чудные зеленые глаза, на шрамы от ожога у нее на шее. На Уилсона Кэйрнса — он такой жирный, что ляжки свисают со стула; сидит неподвижно, уставившись в стену. Уилсон. Один из немногих, кто никогда не пытался сбежать. Такому жиртресту и ходить-то нелегко, не то что бегать. Он прибыл сюда с тощим чемоданчиком, мешком глины и инструментами для лепки. Рассказывали, что у родителей он чуть не погиб. Для него «Белые врата» стали надежным убежищем, где он мог мечтать, лепить и придумывать собственный волшебный мир. Морин давно оставила попытки разговорить его на групповых беседах. Он носил очки с толстыми стеклами, из-за которых глаза казались огромными. В разговоры, даже и с нами, вступал редко. Но молчал он не от застенчивости или страха. Укрывшись за толстыми очками, за слоем жира, Уилсон бродил по какой-то бескрайней стране, созданной его фантазией, а его пухлые пальцы творили чудеса. Если он открывал рот, то лишь для того, чтобы рассказать нам про свои удивительные приключения, помочь нам увидеть чудо. Смотрю на застенчивого Мыша и на Января — этот развалился на стуле, жует жвачку и громко вздыхает: как мне, мол, это все надоело. Гляжу на них на всех и думаю о том, как хорошо нам бывало вместе: как мы перешептывались по ночам у кого-нибудь в комнате, жуя ворованные сладости, куря ворованные сигареты и потягивая ворованный херес; как носились по заброшенным складам у реки; как сидели в сумерках в бетонном палисаднике, поверяя друг другу настоящие секреты, обсуждая настоящие мечты. До чего непохожи на себя мы делались, когда нас вот так собирали в кружок! Морин, ясное дело, ничего не знала о нас. Вообще ничего.

— Ты какой-то заполошный сегодня, Шон, — говорит.

Шон — настоящее имя Мыша. Он подскочил, как испуганная кошка. Покраснел, на глазах выступили слезы.

— Что тебя беспокоит? Не поделишься с нами?

— Н-ничего, — говорит. — В-все в порядке.

Она наклонилась вперед, улыбается:

— Шон. Мы знаем о твоих проблемах. Давай расскажи Морин и товарищам, в чем дело. Опять папа, да?