Небоскреб

Залиян, должно быть, на своем кресле-вертушке повернулся в сторону входящей Коретты и приветственно поднял руки. Вот он, не вставая, прижимает к себе эту шлюху и расстегивает брюки. А вот он расстегивает ее блузку, снимает бюстгальтер… Так, впрочем, было не всегда… о нет! Поначалу он был воплощением рыцарства. Цветы и поездки в Европу, уик-энды в его летней резиденции на озере и обеды при свечах в его квартирке, примыкающей к кабинету. Залиян мог быть обворожительным и романтичным, когда ему это было нужно. Он знает толк в еде, в винах, понимает в искусстве, знает, как ослепить и умаслить женщину. Но скоро, очень скоро не будет никаких поездок в Европу и всего остального, погаснут свечи и увянут цветы… И останутся лишь торопливые команды, опускания на колени — прямо на то самое место у письменного стола этого мерзавца, где столько женщин уже стояли на коленях. И сладкие грезы о прочном месте в мире богатства будут стремительно таять. И этак через месячишко, прикинула Эйлин, какая-нибудь новенькая секретарша в приемной станет объектом сплетен. А Коретта Кантрелл испарится, получив за свою верную службу фирме Залияна «мерседес-бенц».

Во всяком случае она, Эйлин Макговерн, еще держалась здесь, утешала она себя, благодаря своему мастерству исполнителя и своему знанию бизнеса, которым занимался Залиян, тогда как все прочие приходили и уходили, словно времена года — поначалу теплые и солнечные, а под конец холодные и тоскливые. Если бы только я могла быть такой же безжалостной, как он, думала Эйлин, шмыгая носом и вытирая глаза бумажной салфеткой, и так же готовой презреть законы морали, предоставив другим соблюдать их! Но печальная реальность свидетельствовала о другом, и она презирала сама себя за то, что все еще продолжает работать на человека, вызывавшего у нее ненависть. Раз она молчала, когда нарушались законы, значит, она так же виновата, как и он. Раз она охраняла его уединение, когда молодые шлюхи продавали ему себя, то она и сама была шлюхой. Если бы у нее хватило сил восстать против той власти, которую он имеет над ней, и посмотреть ему в лицо в зале суда, то она могла бы разорить его. Для этого всего-то и понадобилось бы отправить несколько фотокопий окружному прокурору, в налоговую инспекцию и в «Таймс». Но ослабит ли это ее презрение к самой себе или, наоборот, — усилит? Она же была с ним почти с самого начала его карьеры. Срывая маску с Залияна, она тем самым разоблачила бы и себя.

Ее пальцы все еще сжимали нити ожерелья, когда из кабинета Залияна вышла Коретта. Ее волосы были слегка растрепаны, а на губах не осталось и следа помады. Эйлин непроизвольно стиснула руки, и нити порвались. Жемчужины со стуком запрыгали по паркетному полу, словно шарики для пинг-понга. Эйлин опустилась на пол, попыталась поймать как можно больше жемчужин, пока они куда-нибудь не закатились, мысленно проклиная себя за неловкость. Коретта подошла к ней и наклонилась, чтобы помочь, но злобный взгляд Эйлин остановил ее.

— А ну убирайся отсюда, шлюха, — прошипела Эйлин.

Коретта удивленно выпрямилась.

— Что? Как вы меня назвали?

— Я тебя назвала шлюхой. Пошла вон из моего кабинета.

Коретта положила руки себе на бедра.

— О Господи, — сказала она, покачав головой, — это уже чересчур. Я хочу помочь, а вы…

— Я знаю, чего ты хочешь, — сказала Эйлин, трясясь от ярости. — От шлюх мне помощь не нужна!

— Ну, я тоже кое-что знаю, дерьмо ты собачье! Я тут слышала, что ты совала свою морду в штаны этого старого пердуна, когда я была еще в пеленках. Надо уж совсем обнаглеть, чтобы назвать меня шлюхой.

Эйлин встала, сжав кулаки так сильно, что суставы побелели.

— Убирайся!

— Не писай против ветра, подруга. Ты жемчуг-то этот, кстати, как заработала? Не конверты же языком лизала.

Она круто повернулась на каблуках и пошла прочь, вскинув голову и покачивая бедрами. Эйлин захлопнула за ней дверь и снова опустилась на пол. Несколько минут она рыдала, думая, не нужна ли ей профессиональная помощь. Вот уже несколько месяцев она собирается поговорить со священником церкви Святого Малахии на 49-й улице, но так и не набралась духу сделать это. Она не соблюдала церковных обрядов с тех пор, как окончила колледж, но именно сейчас остро нуждалась в том утешении, которое ей когда-то давала вера. Она привыкла гордиться своим холодным профессионализмом, а теперь этот фасад разрушался прямо на глазах. Ей становилось все трудней управлять своими эмоциями. Сегодня утром она едва не высказала Залияну все, что думает о нем, и вот теперь выплеснула свои чувства на эту дешевую сучку-секретаршу, дни которой в любом случае уже сочтены. Она с тревогой подумала о том, что же будет дальше. Быть может, ей все же стоит обратиться не к священнику, а к психиатру? Эйлин снова высморкалась, вытерла слезы и наклонилась, чтобы подобрать остальные жемчужины. Но не обнаружила поблизости ни одной. Эйлин наклонилась, почти прижавшись щекой к полу, и заглянула под письменный стол — они были все возле восточной стены. Все они замерли там, у плинтуса, сложившись в небольшое ожерелье.