Просматривая в архивохранилищах тысячи документов, запечатлевших жизнь и деятельность Нечаева, бережно перелистывая ветхие пожелтевшие страницы, читая о страданиях сотен людей, действия которых сегодня не вызывают одобрения, я часто ловил себя на сочувствии и даже симпатии к ним. Сколько же их погибло в тюрьмах, на каторге, в далекой тундре необозримых северных просторов Восточной Сибири, кануло в небытие, молодых, красивых, умных, благородных, сколько их, не доживших до тридцати, мечтавших разбудить Россию, вовлеченных в безнадежный эксперимент. Протоколы допросов и обысков, стопки изъятых книг и тупоумных листовок, наподобие нечаевских, доносы полицейских агентов, анонимки, рапорты чиновников, собственноручные показания, прошения о помиловании. Документы поразительно красноречивы, характеры выступают из них выпукло и отчетливо. Порой кажется, что знаешь их лица, слышишь голоса, видишь, как некто лукаво подталкивает и направляет их в пропасть, заблудших и одураченных. Многие из них искренне верили поводырям; белое и черное, подвиг и преступление, добро и зло перепутались в их незрелом, ограниченном понимании. Невольно возникает мучительный вопрос — неужели их жизни искалечены понапрасну, неужели они ничего положительного не дали своему Отечеству, неужели один вред исходил от их поступков?. Горько и тоскливо осознавать, что они преподали нам урок отрицательного опыта, показали путь, по которому не следует идти, ибо он ведет в преисподнюю. А мы никак не поймем этого и идем, идем…
НА ПУТИ В ПРЕИСПОДНЮЮ
Тем временем комендант Петропавловской крепости И. С. Ганецкий продолжал наводить порядок в Секретном доме Алексеевского равелина. После завершения суда над бывшими охранниками он мог наконец перевести дух и вздохнуть с облегчением — «разврат» стражи произошел при покойном Майделе, и лично он ни за что случившееся не ответствен, обнаружение же скандальной истории принадлежит ему. Стали наконец понятными найденные при арестах первомартовцев Желябова и Перовской, как оказалось, собственноручные записки Нечаева. В самом начале разбирательства Ганецкий подал ходатайство о полном прощении Мирского, но получил отказ.[869] Узнику ничего не оставалось, как терпеливо ждать изменения своего положения. Но в отношении его ничего не изменилось, кроме выражения личного доверия и мелких подачек со стороны коменданта крепости. Промучившись почти два месяца, Мирский 7 января 1882 года обратился к Ганецкому со следующим письмом:
«Ваше Высокопревосходительство!