Нечаев: Созидатель разрушения

«На вас я не сержусь и не делаю вам упреков, зная, что, если вы лжете или скрываете, умалчиваете правду, вы делаете это помимо всех личных целей, только потому, что вы считаете это полезным для дела. Я и мы все любим и глубоко уважаем вас именно потому, что никогда еще не встречали человека, столь отреченного от себя и так всецело преданного делу, как вы. Но ни эта любовь, ни это уважение не могут помешать мне сказать вам откровенно, что система обмана, делающаяся все более и более вашею главною, исключительною системою, вашим главным оружием и средством, гибельна для самого дела. <…> Верил ли я по слабости, по слепоте или по глупости? Вы сами знаете, что нет. Вы знаете очень хорошо, что во мне слепой веры никогда не было и что еще в прошедшем году в одиноких разговорах с вами и раз у Ога[рева] и при Огареве, я вам сказал ясно, что мы вам верить не должны, потому что для вас ничего не стоит солгать, когда вы полагаете, что ложь может быть полезна для дела, что, следовательно, мы другого залога истины ваших слов не имели, кроме вашей несомненной серьезности и безусловной преданности делу. <…>

Он (Лопатин. — Ф. Л.) торжествовал, вы перед ним пасовали. Я не могу вам выразить, мой милый друг, как мне было тяжело за вас и за самого себя. Я не мог более сомневаться в истине слов Лопатина. Значит, вы нам систематически лгали. Значит, все ваше дело проникло протухшею ложью, было основано на песке. Значит, ваш Комитет — это вы, вы, по крайней мере, на три четверти, с хвостом, состоящим из двух, 3–4 человек, вам подчиненных или действующих, по крайней мере, под вашим преобладающим влиянием. Значит, все дело, которому вы так всецело отдали свою жизнь, лопнуло, рассеялось, как дым, вследствие ложного глупого направления, вследствие вашей иезуитской системы, развратившей вас самих и еще более ваших друзей. Я вас глубоко любил и до сих пор люблю, Нечаев, я крепко, слишком крепко в вас верил, и видеть вас в таком положении, в таком унижении перед говоруном Лопатиным было для меня невыразимо горько».[612]

Осуждая Нечаева, Бакунин осуждал себя, он не мог не видеть в Сергее себя, свою молодость, свои потаенные взгляды, помыслы, действия. При сравнении этого рыхлого и непоследовательного послания с сухим логичным письмом «говоруна» Лопатина бросается в глаза нравственное преимущество последнего. К своему сочинению Бакунин приложил короткую объяснительную записку, заканчивавшуюся следующими словами: «Главное, теперь надо спасти нашего заблудшего и запутавшегося друга. Он все-таки остается человеком драгоценным, а драгоценных людей на свете немного. Итак, давайте руки, будем спасать его вместе, не дадим Лопатиным, Жуковским и Утиным окончательно втоптать его в грязь. Но надо прежде всего, чтоб он помог нам сам, — и к этому должны быть теперь направлены все наши стремления».[613]

Бакунин понимал, что для него разрыв — катастрофа; Нечаеву, наоборот, казалось, что Бакунин ему более не нужен, что он вполне без него обойдется. Сергей перестал видеть очевидное — высокий авторитет Бакунина и его обширные связи. Достаточно было им разойтись, как Нечаев оказывался в полной изоляции, ведь все, кроме Бакунина, отвергли его, и давно. Сравнительно длительное и взаимовыгодное сотрудничество Бакунина и Нечаева объясняется беспринципностью этих борцов за народное дело. Молодой бес грубо подыгрывал старому, а тот как бы ничего не замечал. Самое главное, что их объединяло, — это личная неудовлетворенность и общая ненависть к российскому самодержавию, желание истребить его любой ценой. Повторяю, любой ценой.

В конце июня 1870 года Нечаев появился в Женеве и пожаловал к Огареву, вероятно, они списались с Бакуниным, чтобы встретиться там втроем. Огарев и Бакунин готовились к этому последнему их свиданию с бывшим «молодым другом». Участником предварительных обсуждений предстоящей битвы была Н. А. Герцен. Сергей сразу же обнаружил резко изменившееся к нему отношение. Разгорелся спор, посыпались взаимные обвинения. Старики в запальчивости ссылались на высказывания Натальи Александровны. Сергей потребовал ее присутствия и отправил за ней В. И. Серебренникова с запиской.

«Вы наделали дела, — писал Нечаев, — поэтому объяснение вам необходимо. Потрудитесь пожаловать к Огареву ненадолго и не ставьте в необходимость приходить к вам.

Не задерживайтесь, я здесь проездом.

Записку возвратите подателю, написав на обороте ответ.

Конечно, о содержании записки и от кого она вы не проболтаетесь».[614]

Н. А. Герцен, не желая видеться с Нечаевым, идти к Огареву отказалась. Тогда Сергей предложил всем отправиться к ней, но визит этот не состоялся. Близкие советовали Н. А. Герцен на время скрыться из Женевы, они опасались появления Нечаева в пансионе и его грубых выходок. Но ни в этот, ни на другой день Сергей к Тате не явился.

Последняя встреча бывших триумвиров состоялась 23 июня, а 28 июня Н. А. Герцен писала в Париж П. Л. Лаврову; «Теперь Бакунин и даже Огарев убеждены в том, что их надували и прекратили все сношения с Нечаевым».[615]