Нечаев: Созидатель разрушения

Пуцикович проявил благородство. Если сравнивать его ответ Нечаеву, отправленный в Женеву,[83] с приведенной выше характеристикой, то последняя весьма сдержаннее и деликатнее. Автор не стал подыгрывать заказчику из политической полиции и постарался написать объективно. Филиппеусу Пуцикович не понравился, иначе он предложил бы ему сотрудничество.

Приведу извлечения из показаний бывшего студента университета Ивана Аметистова (брата Евлампия Аметистова касающиеся его беседы с Нечаевым, происходившей осенью 1868 года. «Разговор начался с оценки одного из наших профессоров, которого я уважал, а он не любил. Как-то дело дошло до Спинозы, до взглядов на свободу, на общественную жизнь и т. п. Нечаев разгорячился и высказал такие мысли: «развития нет; книги не развивают, а завивают нас, об свободе и об общественной жизни не имеем ни малейшего представления, похожего на истину, быть может, имеют оное мужики — люди, которые сроду не брали в руки книги и не пользовались ни одной привилегией, которыми наша общественная жизнь наделяет одних в ущерб другим»; что наша задача поэтому «состоит в разрушении всего», «в отрицательной деятельности» (подчеркнутых слов я не понял тогда, не понимаю и теперь, да едва ли он их понимал), «что эту истину понял Спиноза и разъяснил ее».

<…> Еще только был у нас с ним разговор — по поводу возникшего тогда между студентами вопроса об собственной кассе и сходках. Он говорил, что не просить, а требовать надо этих прав. Я заметил, что наше требование, как ни на чем не основанное, во всяком случае не может иметь благоприятного результата, тогда как просьба может быть удовлетворена; он говорил: тем лучше, пускай и в Академии отнимаются эти права, тогда вы поймете то, чего теперь не понимаете».[84]

Осенью 1868 года Нечаев собирался покинуть Сергиевское приходское училище. Но оставить «учительство» оказалось не просто: оно давало ему казенную квартиру и основные средства к существованию. Несмотря на то, что у него даже появилось заманчивое предложение давать частные уроки «с квартирою, отоплением, освещением и пищею <…>, препятствий к университетским занятиям не будет»,[85] Нечаев училища не покинул. Быть может, потому, что на Захарьевской улице, в доме, где Сергею предоставлялась казенная квартира из трех комнат, он поселил у себя Евлампия Аметистова[86] и жизнь перестала казаться такой одинокой, появился план проникновения в студенческие кружки.

Вслед за выстрелом Каракозова в кресле министра народного просвещения оказался граф Д. А. Толстой. 13 мая 1866 года он получил рескрипт монарха, запрещавший студенческие сходки, кассы взаимопомощи, библиотеки и землячества.[87] Началось методичное наступление на прежние студенческие свободы. Правила от 26 мая 1867 года[88] подчинили студентов инспекторам даже вне зданий учебных заведений, требовали от учебного начальства и полиции взаимно уведомлять «вообще о всех действиях, навлекающих сомнение в нравственной и политической благонадежности студентов».[89] Между инспекторами учебных заведений и жандармерией устанавливалась тесная связь. Все студенты, наказанные за предосудительное поведение, тотчас становились известны полицейским властям. Студентам запрещалось устройство концертов, спектаклей, вечеров, любых публичных собраний. Толстой с присущим ему усердием взялся вытравливать из студентов желание к «стремлениям и умствованиям». Опасаясь того, что корпоративность студентов воспитает в них главенство общественных интересов над личными, правительство стремилось не допускать в учебных заведениях сходок, касс взаимопомощи и кухмистерских. Особенно нуждались в них разночинцы, наиболее бедная часть студенчества.

Министр народного просвещения не желал понимать, что его запрещение сходок не может быть реализовано: сходки переместились из аудиторий на частные квартиры.

Если начальство могло контролировать и даже направлять все происходившее на официально разрешенных собраниях, то на конспиративные сходки представители ректоратов и агенты полиции проникали далеко не всегда. Конспиративные сходки порождали конспиративные кружки, а они объединялись в революционные сообщества. В странах Западной Европы отрицательную сторону запретов поняли давно. Там с незапамятных времен в университетах были образованы «Debating clubs», в которых открыто обсуждаются любые вопросы, касающиеся политики, нравственности… И это приносит пользу. Запрещение касс взаимопомощи и кухмистерских ухудшало положение нуждавшихся студентов и укоренило мнение о том, что правительство ответственно за их бедственное положение. Так отчего же не выступить против дурных распоряжений графа Толстого?