Нечаянная свадьба

Василий Дмитриевич подал Лиде руку и помог ей взобраться в двуколку. Пережив несколько волнующих мгновений, когда руки их соприкоснулись, Лида наконец уселась на обтянутое кожей, мягкое сиденье и, откинувшись на высокую спинку, блаженно закрыла глаза. Да, здесь было очень удобно по сравнению с тряским шарабаном! Однако блаженство заключалось в прикосновении жестких, сильных пальцев Василия Дмитриевича к ее руке…

– Удобно ли вам, Лидия Павловна? – спросил Протасов, и Лида кивнула, не открывая глаз. Конечно, он сочтет ее невежей, но ей было страшно снова взглянуть на этого человека, который произвел на нее столь сильное, неодолимое впечатление. Только услышав его удаляющиеся шаги, она осмелилась разомкнуть ресницы, поудобнее разместила свой кринолин и приказала Феоктисте подать ей бархатный палантин, валявшийся на траве, и заветный саквояж, порадовавшись, что была так предусмотрительна и положила в него столько нужных вещей. Неведомо, привезут ли сегодня в Березовку багаж, но Лиде хотя бы не придется спать в чужой ночной рубашке!

Потом Феоктиста, показав чудеса проворства и аккуратности, уложила разбросанное Лидино имущество в чемоданы и сундуки, затем они вдвоем со Степаном поставили их один на другой, и запыхавшаяся Феоктиста понеслась к двуколке. Проворно вскочив в нее, она притулилась на подставке для ног, потому что на сиденье могли поместиться лишь двое, и Лида только сейчас осознала, что отдельного места для кучера в двуколке нет: он сидит рядом с седоком.

И вот Василий Дмитриевич, отдав последние наставления Степану, который уныло ссутулился рядом со штабелем кофров, сел рядом с Лидой, очень ловко потеснив, но ничуть не смяв ее кринолин. Очевидно, ему довольно часто приходилось разъезжать с этой двуколке с дамами в широченных модных юбках, сообразила Лида, и сердце ее сжалось при этой мысли: все-таки господин Протасов, конечно, женат, и супруга его, судя по этой его ловкости, изрядная модница! Непомерная печаль охватила Лиду при этой догадке, слезы подступили к глазам, она едва сдержалась, чтобы не выскочить из двуколки, боясь позорно расплакаться, но было уже поздно: Василий Дмитриевич дернул вожжами, присвистнул, понукая своего буланого мерина, и тот послушно рванулся вперед.

Да, и впрямь: двуколка, запряженная столь сильным конем, каким выглядел мерин, шла на редкость плавно, почти без тряски, так что даже Феоктиста, сидевшая в ногах и сначала испуганно цеплявшаяся за Лидино платье, наконец поуспокоилась, поняв, что не выпадет на дорогу.

Примерно через полчаса пути Лидино сердце наконец перестало прыгать на своих собственных духовных ухабах, она немного привыкла к ощущению Василия Дмитриевича рядом с собой, к тому, что иногда при повороте вынуждена была даже прижиматься к нему, и смогла наконец спросить:

– Отчего, господин Протасов, ваша повозка идет так мягко?

– Называйте меня по имени-отчеству, пожалуйста, не то я буду называть вас госпожой Карамзиной, – с улыбкой попросил Василий Дмитриевич. – Хорошо?

Лида робко кивнула, сомневаясь, отважится ли произнести его имя.

– А секрет мягкости хода моей двуколки только в рессорах, – продолжал Василий Дмитриевич. – Таких же рессорных повозок в каретном сарае вашего дядюшки самое малое три, и я понять не могу, отчего за вами был отправлен этот старый шарабан! Или Степка сам его выбрал?

– Как бы он осмелился? – заступилась за младшего брата Феоктиста. – Авдотья Валерьяновна велела взять именно шарабан, потому что в нем вещи удобнее перевозить, чем в другом экипаже. Она же предполагала, что у барышни будет немалый багаж.

– Странно, что об удобстве для багажа Авдотья Валерьяновна позаботилась, а вот об удобствах для барышни – нет, – холодно проговорил Протасов. – Впрочем, это на нее очень похоже!

– Жестоко так говорить о моей милой барыне, – дерзко воскликнула Феоктиста, однако Василий Дмитриевич ответил, что будет говорить что ему угодно и о ком угодно, а если Феоктисте что-то не по нраву, она может сойти в любую минуту.

Феоктиста благоразумно прикусила язык и осталась в двуколке.

Впрочем, Василий Дмитриевич тоже молчал. И лицо его, на которое изредка и украдкой косилась Лида, ничего не выражало. Очевидно, он полностью сосредоточился на том, чтобы провести двуколку безопасно через все ухабы и рытвины, которыми дорога иногда так изобиловала, словно кто-то изуродовал ее нарочно. Правда, Лиде показалось, что разговор об Авдотье Валерьяновне чем-то Протасова расстроил, однако какое дело могло быть Василию Дмитриевичу до дядюшкиной жены и того, какую повозку она отправила за Лидой, этого она не понимала.