Нечего бояться

«Серьезно относиться к жизни – прекрасно это или глупо?» – вопрошал Флобер. Он говорил, что нам нужна «религия отчаяния», а люди должны «соответствовать своей судьбе, то есть быть такими же бесстрастными». О смерти он имел вполне ясные представления: «Остается ли собственно личность? Положительный ответ на такой вопрос кажется мне проявлением нашей самонадеянности и гордыни, отрицанием извечного порядка! Смерть, быть может, раскрывает перед нами не больше тайн, чем сама жизнь». Не доверяя религиям, он был чуток к порывам души и к воинствующему атеизму относился с подозрением. «Каждый догмат в отдельности меня отталкивает, – писал он, – но чувство, их породившее, представляется мне самым естественным и самым поэтичным из всех человеческих чувств. Не люблю тех философов, что видели в религии одно лишь фиглярство и глупость. Я нахожу в ней инстинкт и потребность, а потому одинаково уважаю негра, целующего свой фетиш, и католика, преклоняющего колена пред Сердцем Иисусовым»[40].

Флобер умер в 1880-м, в тот же год, что и мать Золя. Не случайно именно в тот год Золя получил свой le réveil mortel. Ему было сорок лет (в этом смысле я по сравнению с ним уже, конечно, старослужащий). Я всегда представлял, как его, подобно мне, выталкивает из сна прямо в слезы ужаса. Но то было лишь переносом, экстраполяцией. В действительности в тот момент он не спал: он и его жена Александрин оба не могли заснуть от смертельного страха и, стесняясь в этом признаться, так и лежали рядом, и лишь мерцание ночника еще как-то сдерживало кромешную тьму. И только когда Золя заметил, как, лежа на кровати, он отбрасывает тень, ему удалось выйти из этого ступора.

Кроме того, писателя преследовала навязчивая мысль про окно в его меданском доме. Когда умерла его мать, лестница оказалась слишком узкой и изогнутой для ее гроба, и могильщикам пришлось спускать его вниз через окно. И вот всякий раз, проходя мимо этого окна, Золя надолго останавливал на нем взгляд, гадая, кто будет следующим на этом пути – он или жена.

О своих впечатлениях от le réveil mortel Золя поведал в понедельник, 6 марта 1882 года, за обедом с Доде, Тургеневым и Эдмоном де Гонкуром, который это все и записал. В тот вечер четверо мужчин – состав их традиционного Dîner des Cinq[41] поредел после смерти Флобера – разговаривали о смерти. Доде начал беседу, признавшись, что мысли о смерти преследуют его, отравляя жизнь настолько, что при переезде на новую квартиру он машинально ищет глазами место, куда поставят его гроб. Затем последовала исповедь Золя, и вот настала очередь Тургенева. Вальяжному московиту мысль о смерти была знакома не хуже, чем остальным, но у него на этот случай была своя метода: он просто отметал ее вот так – и он сделал легкий взмах рукой. Русские, объяснил он, умеют покрывать все «славянским туманом», который сами же и наводят, чтобы защититься от логически верного, но неприятного развития мысли. Таким образом, попав в слепящий буран, вы специально постараетесь не думать о холоде, иначе замерзнете насмерть. Тот же метод можно успешно применить и к более общим вопросам: вы просто отмахиваетесь от него вот так.

Спустя двадцать лет Золя умер. Смерть его не была той belle mort, которую он восхвалял, – когда тебя, как насекомое, вдруг размазывает меж гигантских пальцев. Вместо этого он продемонстрировал, что для писателя в словосочетании «сохранить характер» кроется несколько возможностей. Вы можете умереть, сохранив свой характер, а можете – своего литературного персонажа. Некоторым удается и то и другое, как, например, Хемингуэю, который зарядил два патрона в свой любимый дробовик «Босс» (сделанный в Англии, купленный в «Аберкромби и Фитч»), после чего засунул оба дула в рот.

Золя умер, сохранив литературный характер, эта полная психологизма мелодраматическая сцена достойна его ранних произведений. Они с Александрин вернулись в Париж из дома с пугающим окном. Это был холодный вечер в конце сентября, и они попросили затопить в спальне. Пока они отсутствовали, на крыше доходного дома проводились какие-то работы, и вот здесь рассказ предлагает читателю на выбор несколько интерпретаций. Дымоход, шедший из их спальни, был перекрыт либо нерадивыми мастеровыми, либо – следуя конспирологической теории – кровожадными антидрейфусарами. Супруги Золя легли в кровать, закрыв по своей суеверной привычке все окна. Топливо в камине не дымило, но выделяло углекислый газ. Утром, когда слуги взломали дверь, они обнаружили писателя на полу уже мертвым, а Александрин, которую несколько сантиметров спасли от смертельной концентрации газа, лежала на кровати без сознания.