Нечего прощать [СИ]

— А теперь мы подождем, пока лидокаин тебя отпустит, — раздался искаженный голос, — и приготовим последние ингредиенты нашего тортика. Вскоре дымившийся таз с поленьями оказался на подиуме. Дым поднимался из него серой струей и обволакивал ноги женщины. Между тем в голове ее начала проявляться легкая боль, Зина поняла, что избежать полного кошмара она теперь сможет только если даст понять, что ей больно как можно раньше. Поэтому она слегка застонала.

— Чудесно, — раздалось в помещении, — теперь отсчитаем десять минут и приступим. Чтобы палитра ощущений была поразнообразнее.

На подиуме появился табурет на который водрузили поллитровую колбу со вполне различимой этикеткой — «Древесный спирт». Мало кто знает, что эта ядовитая жидкость гораздо более едкая, чем ее известный питьевой собрат. И сейчас эта симпатичная бутылочка, словно нарисованная мультипликатором–шизофреником, казалось, превратится в огромную мультяшку, начнет скакать вокруг Зины и вопить благим матом — вылей меня на нее, облей мной эту суку, я хочу скрасить ее последние мгновения жизни, раз уж все оказалось таким бесполезным. Но бутылочка стояла на табурете и стоически сдерживалась от всяческих сомнительных превращений.

Перед Зиной поставили шахматные часы и с двух сторон засекли десять минут. Тикание часов заглушало все звуки в этом помещении и Зине от этого стало не по себе. Она прекрасно понимала, что сегодня умрет, и осознавала, что сейчас будет очень больно. Потому что ощущения усиливались, и за десять минут терпеть их было уже очень тяжело. Когда пальцы в перчатках дождались упавшего флажка на часиках они быстро проникли в сделанный кожный карман, потом плотно сжали кожу и начали оттягивать ее назад. Под давлением мышцы, крепившие к голове кожу быстро лопались, а красивые волосы отходили постепенно вместе с кожным куском.

Стон, который до этого момента издавала Зина перешел в дикий утробный крик и она начала дергаться из стороны в сторону — но этого и добивался убийца — от вибрации скальп Зины стал отходить гораздо быстрее, потому что ее тело раскачивалось, а руки цепко держали кусок кожи с волосами, который постепенно отходил от головы оставляя только кровавые куски с остатками мяса.

Зина поняла это и повисла в бессилии на веревках, а руки продолжили методичное отделение главной гордости Зины — ее красивых когда–то волос, которые увлекали молодых людей и сбивали их с толку. А юная и очаровательная улыбка лишала сна. Но не всех, увы.

Процесс выдирания скальпа Зины доставлял воистину внутреннее удовлетворение и удовольствие. Потому что нет ничего приятнее, чем обжигающее душу возмездие. Оплата человеку счета. Человеку из–за которого было сломано столько человеческих судеб. Причем исключительно по ее собственному капризу, выдаваемому за высокое чувство.

Скальп был снят и красивейшая прическа вся измазанная кровью, с прилипшим и подсыхавшим мясом упал под ноги Зины. Вроде бы в этот момент должен был настать финал, но это не планировалась. Перчатки быстро схватили колбу древесного спирта, открутили крышку и густоватая жидкость полилась на безволосый череп Зины, впиваясь в остатки нервных окончаний и приводя ее болевые ощущения к максимальному знаменателю.

Зина снова издала страшный крик и начала дергаться. Но ее силы уже были на пределе. Когда спирт закончился к голове была приложена пылающая головня от которой спирт вспыхнул и Зина превратилась в живую свечу, распятую на стропилах. Последний приступ болевых ощущений прошил ее тело до кончиков пальцев на ногах, от нее темнело в глазах, а издававшие звук голосовые связки, казалось натянулись до такой степени, что начнутся сочиться кровью прямо сейчас. И казалось, что этой кошмарной поглощающей до самого конца

Она испустила дух и покинула этот мир. Перчатки достали откуда–то распустившийся цветок камелии и положили его в карман трупа. Потом острым ножом обрезали веревки, на которых висела Зина и тело, все еще закрепленное за ноги к подиуму снизу плашмя шлепнулось вперед лицом.

В помещении резко запахло паленой свининой и спиртом, словно нерадивая хозяйка взялась жарить свиную отбивную в вине и забыла о готовке, оставив кусок мяса гореть на плите. Странный аромат смешивался с остатком запаха духов и свежего осеннего леса, который заносило порывами ветра через приоткрытую дверь ангара.

Потом, отрезав веревку от ног тело потащили прочь из помещения, чтобы вывезти и поскорее выбросить. Обгоревшая голова с шорохом скребла по голому бетону и оставляла на нем красно–коричневые разводы. Скальп продолжал лежать на том же месте, где и был брошен при отделении от головы.

Человек вернулся в помещение, осмотрелся, не забыл ли чего, приметил волосы, лежавшие на полу, подобрал их, нахлобучил на кулак и сказал:

— А улыбка такая, что убить хочется только за нее.

Свет в ангаре погас и только пятна крови на бетоне напоминали о случившемся только что здесь убийстве. Стены угрюмо молчали и делали вид, что ничего не знаю и не видели, и только цинковый шип продолжал многозначительно указывать туда, где только что висело тело…