Нечисть

Ведмениха с Лесником начали потихоньку скандалить, выясняя, кто, кому и что когда-то и как сказал и как был понят.

Лесник, уверенной рукой налив в стакан, выпил, утер губы рукавом, пристально и с насмешкой взглянул на Ведмениху. Она, злобно глянув по сторонам, налилась краской:

- Чтобы я с тобой еще раз за один стол села... Портянки у тебя два месяца не стираны...

Теперь краской налился Лесник, испепеляюще глянул на собеседницу. Ведмениха вскочила, торжествуя, и метнулась к двери. Лесник грозно поднялся и молча вышел следом.

Я сгреб со стола рыбу и отдал коту, неторопливо и чинно пировавшему за печкой.

- Пойду! - снова сказала старушка. - Помогла бы со стола убрать, да тут и убирать-то нечего.

"Без надобности!" - проурчал кот, косясь на почти нетронутую тарелку со сметаной.

Я не стал ничего убирать, оставив бабкиному коту все, что было на столе. Не стал я брать и ружья; как был, в броднях да в рубахе, зашел за куст черемухи, по тропе углубился в лес. И сразу стало легче: унялась дрожь в груди, невысказанная обида как-то сама собой прошла. Я без труда отыскал то самое место, где к ручью подходила торная тропа, спустился к воде, плеснул в лицо из ручья и почти почувствовал, что произойдет дальше.

Под карнизом скалы, прикрывавшей вход в сухую неглубокую пещеру, стоял человек в лохмотьях. Он сгибался до земли и выпрямлялся, иногда опускаясь на четвереньки. Бессмысленные эти движения сопровождались вдохновенным шепотом и бормотанием. Я посмотрел в ту сторону, куда был направлен его взор, - там стоял крест, такой же, как и на могиле моей бабушки.

Под моей ногой хрустнул сучок. Человек оглянулся без страха, глаза его блеснули синевой морской волны. Я узнал и не узнал своего папашу.

- А, это ты, - сказал он, будто расстались мы полчаса назад.

Он был худ. Волосы отросли до плеч, и тощая борода косо свисала с просветленного лица. Странно и непривычно поблескивали почти незнакомые глаза. Сколько помню отца, они у него всегда были налиты кровью, опухшие. Да и сам он стал другим: умиротворенным, спокойным тем внутренним равновесием, какого не увидишь в лицах жителей дороги и заезжих горожан.

- Мать прислала? - спросил он с легким укором.

Я мотнул головой:

- Нет! Сам!

Он присел, указывая мне на ближайший пенек.

- А меня тут нечисть обольщает: то бабьей лаской по нашей мужицкой слабости, то питьем. Бывает, и бьют маленько... Грешным делом подумал: мать тебя отправила, чтобы душу старым грехом побольней зацепить... Ты уж не обижайся, что так встречаю: угощать нечем, да и дел много.

- Давай помогу! - с готовностью подскочил я.

- Мне никто не поможет, кроме самого себя. Но все равно спасибо! - он почти выговорил "сынок", проглотив полслова и нечленораздельно прошипев оставшееся. Но меня и это тронуло.

- С болот ушел, - стал рассказывать я, - поселился в деревне. Думал, среди людей жить стану и сам человеком буду. А там та же нечисть, только поглупей и калибром меньше.

- Да дурные они, - вздохнул отец, - никак не поймут, что нет жизни без смысла, без прошлого и будущего. Нечисти развелось много, в моду она вошла, подстрекает глупых ко греху. А совесть-то у людей еще есть, много ее намолено предками, вот и мечутся: по-людски не хотят и по-скотски не могут.

- Мне-то как быть? - простонал я. - На болоте чужак и в деревне... Тех и других так ненавижу, что под корень бы вывел. Разве что как ты - уйти и жить одному?

Отец смущенно опустил глаза:

- Один, без смысла, долго не проживешь, все равно в болотах увязнешь! А смысл-то прост: ради людей надо жить, хоть порой кажется, что поганей их, особенно своих, близких, нет тварей на земле... Я не от людей ушел - от соблазнов. Разобраться надо - ведь все вражины перевернули и запачкали. В старых верных книгах - и то путаюсь... Вот укреплю дух, отыщу нашу, человечью истину и вернусь. Даже если один в деревне стану жить по правде и то людям польза, нечисти вред.

- Тебе-то что, - вздохнул я с завистью. - В тебе хоть дух поганый, зато кровь человечья. Мне-то как быть со своей рожей?

- Мой грех! - вздохнул отец. - Тебе потрудней, однако, жить по правде. Но если все выдержишь - твоя заслуга будет больше: я только очищусь, даст Бог, а ты можешь сам себя сделать.

- Сколько мне терпеть-то? - вскинул я глаза.

- А всю жизнь! - пожал плечами отец. - После еще и помереть надо по-людски. Да так, чтобы люди восхитились и в пример взяли.

Я замотал головой, не соглашаясь на такую суровую долю - и ради кого? Я стал вспоминать деревенских соседей и скривил рот.

- Поживи один, - сказал отец, пожимая плечами. - В лесу, вдали от святого моря. Сперва одному легче. Где святость - там и спрос жестче, повздыхал он, поглядывая на крест и думая о своем.

- Можно с тобой пожить? - спросил я.

Отец поморщился, усмехнулся, качнул длинноволосой головой.

- Полдня хода отсюда - мое зимовье. Занимай его. Изба теплая - не то что пещера. Захочешь что спросить, сто раз подумаешь, прежде чем прийти. В самый раз соседство, чтобы друг друга попусту не беспокоить.

Я встал. Он тоже поднялся на ноги: