Нечисть (первоначальный вариант)

Мне были глубоко безразличны их насмешки. Я знал, что делаю. Я не знал только, смогу ли довести все до конца. Может быть, кто-то уже начинал догадываться о моей затее, но сомневался и помалкивал.

Едва я начал соединять крестовину, стало пощипывать руки и сводить пальцы. Пересиливая ломоту, выворачивающую суставы, я свел воедино концы кедровых брусьев, и меня затрясло. Но я готов был сгореть живьем, чтобы насолить всем собравшимся на всю их оставшуюся жизнь.

И вот, отшвырнув топор, я поднял над головой самый древний из всех крестов и самый ненавидимый нечистью. Волосы мои стояли дыбом, в воздухе носился запах паленого. Нос тлел и обугливался, а рук я уже не чувствовал.

И тут я увидел, как затряслась Ведмениха. Лесник выпучил глаза, выворотил челюсть и завыл. Старик хлопал себя по ляжкам, указывал на него пальцем, крича во все горло:

— Лесника-то кондрашка хватила, а прикидывался мало пьющим!

Ведмениху затрясло так, что груди гулко зашлепали по животу.

— Фашист! — завизжала она.

— Человек! — прохрипел я, чувствуя, что еще минута — и сгорю дотла.

Клацая челюстью, лесник прокричал, катаясь по земле:

— Нет уже людей в чистом виде, одна помесь!

— А я кто? — запустив в него недопитой бутылкой, выскочила из дома старушки конопатая девка, в которой я узнал ночную пловчиху.

И тогда я поставил крест на землю, прямо в центре деревни.

— А ведь мы тоже люди! — удивленно озирались туристы и терли опухшие от пьянства глаза. — Но нынче не в моде об этом говорить и помнить.

На подгибающихся ногах я пошел к лесу. Пловчиха, выгребая из карманов окурки, шла за мной. Светлая старушка вздыхала мне вслед:

— Ох и взвалил же ты на себя крест! По силам ли?

— Это еще не все! — неожиданно для самого себя прокричал я, обернувшись к ним и грозя, хотя уже понимал, что нет нечисти в деревне, а всего лишь такие же, как я, ублюдки да замороченные людишки.

Я скосил глаза на нос, от него осталась одна головешка. Кому какое дело, есть у меня нос или нет! Что мне до того, что подумает об этом здешний сброд! С юга дул ветер, и яростная волна била в берег, распаляя страсти. Я знал наверняка, что ветер переменится. Рано или поздно опять задует с севера. И тогда я все равно вернусь. Я вернусь, потому что больше мне возвращаться некуда. А может быть, я вернусь не один, и будет нас полдеревни — людей, и жить мы будем по-людски, и умирать по-человечески.

— Как тебя зовут? — обернулся я к конопатой девке, старушкиной внучке, заспанной, ленивой, прокуренной, но все же не такой поганой, как я сам, и тут же испугался ее встречного вопроса: ведь у меня еще не было имени.