Нечто из Рютте

– К вашему, экселенц, к вашему. Только не в сам замок, туда бы его не пустили, стемнело уже. А пошел он к башне, к самой большой.

– К донжону.

– Ну да, в той башне окно одно светилось, холоп стал свистеть и свистел, пока из окна не выглянула баба.

– Ты ее разглядел?

– Да куда там, темень же кругом, я по голосу понял, что баба. А потом эта баба из ворот вышла, стражники ее выпустили ночью.

– Ты разглядел ее? – не отставал солдат.

– Экселенц, темно было, луна чуть светила, да мало видно было, приметил только, что она ростом с холопа трактирщика, а тот не махонький.

– Так то была эта кобыла Франческа, – догадался Ёган.

– Так вот, баба потом пошла в замок, а холоп не уходит, ждет. И я жду.

– Хитер ты, Сыч, – восхитился Ёган.

Сыч не без гордости согласился, кивнув. И продолжил:

– Подождали мы с ним малость, и эта баба вышла опять, потолковали они с ней, и холоп пошел обратно. Я за ним. Холоп пришел в трактир и из рукава достает бумагу. Отдает трактирщику. Трактирщик ее читает и садится писать ответ. Трактирщик, значит, бумагу пишет, а я гляжу: калека-то в трактире сидит, ждет. Трактирщик бумагу дописал и убогому ее отдал.

– А ты глянул, куда он пошел? – спросил Волков.

– Хотел было, да куда там, пока я к двери шел, он как растаял. Словно не было его. Хотя я в темноте хорошо вижу.

– Ёган, а много в Рютте убогих? – поинтересовался солдат.

– А чем убог-то он был? – спросил Ёган у Сыча.

– Доходяга, кожа да кости, сам пег, годков за тридцать, бороденка как у козла, крив на правый бок, хром на правую ногу. Ходит – качается, – четко описал убогого Сыч.

– Так то наш сапожник, – сразу догадался Ёган. – Его так и кличут – кривой Стефан.

– Сапожник, значит, – задумчиво произнес солдат. И помолчав, добавил: – Думаешь, письмо было от этого скомороха ла Реньи?

– От скомороха не от скомороха, к чему нам гадать, мы, чай, не цыгане, – отвечал Сыч, – возьмем колченогого да спросим, от кого письмецо-то было.

– Молодец ты, Сыч, – сказал солдат.

– Для вас, экселенц, стараюсь, – отвечал ловкий мужичок, заметно заискивая и с просящими нотками в голосе.

– Чего? – спросил Волков. – Деньги нужны?

– Нужны, экселенц, поиздержался я, – промямлил Сыч.

– Я ж тебе давал, и немало, пропил, что ли?

– Нет, экселенц, я к вину равнодушный.

– А что, кости?

– И играть я не люблю.

– Да не мог ты столько денег прожрать. – И тут солдат догадался: – На баб спустил все?

– Да не то чтобы на баб… На одну… Тут появилась в трактире одна бабенка. Молодая. Вся такая… аж голова от нее кругом, похлеще, чем от вина.

– И ты, дурак, все деньги на нее спустил? Я ж вроде тебе полталера давал, ты все потратил?

– Уж больно она много берет, – виновато ответил Сыч.

– Так брал бы кого попроще.

– Да шваль мне без интереса, – объяснял Сыч.

– Я твоих девок оплачивать не буду, – произнес солдат зло, – Ёган, дай дураку двадцать крейцеров.

– Маловато, экселенц, – мялся Сыч.

– Маловато ему, – возмущался Ёган, – мужик на такие деньги со всей семьей месяц живет.

– Экселенц!.. Еще бы хоть десяточку…

– Иди, иди, – выгонял его Ёган, – господин хворый, а тут ты еще… Иди в кабак да сторожи там трактирщика.

– Ни пфеннига больше, – отрезал солдат. – Сиди там и смотри в оба. И чтобы денег тебе на десять дней хватило.

Когда Ёгану удалось выгнать Сыча, он спросил:

– Вы, может, поесть чего желаете, аббат велел вам всего давать, что в кладовых есть.

– Позови-ка Сыча обратно, – сказал коннетабль, чувствуя, что силы потихоньку возвращаются к нему.

– Да зачем же он дался-то вам?

– Зови. – Волков сел на кровати и поморщился от боли в ноге. Взял молоко, стал пить без удовольствия, через силу.

Сыч вернулся. Стоял, ждал, пока Волков допьет. Тот допил и начал:

– Трактирщика брать думаю.

– Нельзя так, экселенц.

– Почему.

– Возьмете вы трактирщика, а он в деревне человек видный. О том сразу разговоры пойдут. И тот, кто письмецо-то ему слал, об этом и узнает. И тогда ищи ветра в поле. Жидка брать нужно напоследок.

– А что ж нужно делать?

– Так убогого брать нужно, да и этого тихо, в ночь, чтобы слухи не пошли.

Волков вспомнил, что со старостой из Малой Рютте Сыч оказался прав, да и сейчас он говорил дело.

– Что ж, значит, будем брать ночью.

– Да, тихонько подъехать с телегой, дверь не ломать, позвать на улицу, мешок на голову и в подвал. А там уже спросить, от кого он бумаги носит, и желательно все вызнать до утра, пока его не хватились.

– Каков ловкач! – восхитился Ёган. – Откуда ты все знаешь?

Но Сыч на него даже не взглянул, он заискивающе улыбался Волкову.

– Экселенц, может, пожалуете еще хоть десять крейцеров?

– Ёган, дай ему деньгу, – сказал Волков.

После ухода Сыча то ли от молока, то ли от новой информации, но солдату захотелось есть. Морщась от боли в ноге, он откинул одеяло и произнес:

– Давай-ка одежду.

– Господь милосердный, вы хоть когда-нибудь угомонитесь? Вы три дня назад при смерти лежали, монахи за вас большой молебен устраивали, а он только глаза открыл, и одежду ему подавай. Ни поевши, ни помывшись.

– Хорошо, грей воду, – согласился Волков.

– А поесть?

– Мыться, одежду, еду.

Ёган вздохнул с укором и ушел.