Нечто в воде

Несколько минут, которые кажутся мне десятилетиями, я лежу неподвижно. Никого. Я медленно поднимаюсь. Он лежит в грязи, одетый в свой лучший костюм и пальто. Мой Марк. Возле бездыханного тела валяется мой рюкзак, унесенный Патриком. Странно, что я заметила его только сейчас. Ковыляю к Марку, испытывая крайне странное чувство. Не уверена, что смогу его описать. Моя любовь к нему никуда не делась. Я все бы отдала, чтобы вернуться в прошлое, хотя понимаю, что это невозможно. Подхожу к Марку – нерешительно, с опаской. Если он еще жив, то может меня убить. Замести следы. Нет, он лежит без движения. И это еще хуже.

Я сажусь на корточки и смотрю на красивое знакомое лицо, любимые волосы, губы, глаза. Та же теплая кожа. Я осторожно касаюсь его руки. Он не реагирует. Осмелев, склоняюсь к лицу. Приближаю щеку к его губам: зеркальное отражение жеста, который мы повторяли тысячи раз. Только теперь я не жду поцелуя, а пытаюсь услышать его дыхание. Наклоняю голову к груди мужа, стараясь не прикасаться к горячему кровавому пятну. И слышу приглушенное биение сердца. Он все еще здесь. Жив.

Я осторожно убираю волосы с его лба и шепчу:

– Марк? Марк, ты меня слышишь?

Он не отвечает.

Я наклоняюсь ближе.

– Марк… Марк! Это я, Эрин. Ты меня…

Неожиданно его глаза распахиваются. Он смотрит на меня затуманенным взглядом, громко кашляет и морщится от боли. Он сейчас умрет. Остались секунды.

Наши взгляды на миг встречаются; я на секунду узнаю в нем, как больной синдромом Альцгеймера – миг просветления, своего Марка. Затем все исчезает, и он смотрит на меня с другим выражением. Я никогда не забуду этот взгляд: вот как он на самом деле ко мне относится. Мгновение, однако ошибки быть не может. А потом он умирает.

Далеко в лесной чаще вскрикивает птица, я вздрагиваю и озираюсь: никого. Кое-как поднимаюсь и стою: потерянная, опустошенная, разбитая.

Потом хватаю рюкзак и бегу, поначалу не зная куда, однако постепенно в голове складывается план. Включается инстинкт самосохранения. Нужно найти телефон-автомат, который нельзя отследить. По пути я едва не спотыкаюсь о тело Патрика. Он лежит с перерезанным горлом на земле, раскинув руки. Бегу дальше, дрожа и выбиваясь из сил.

Скоро я добираюсь до дороги. Надвигаю на израненный лоб шерстяную шапочку, вытираю со щеки кровь Марка и направляюсь к телефонной будке.

На часах шесть пятьдесят три. Он поднимает трубку после восьмого гудка.

– Эдди? Это Эрин. Я звоню из автомата. Все… все ужасно. Дело очень плохо.

Мой голос дрожит, глаза наполняются слезами, как у людей в новостях, беженцев, жертв бомбардировок. Наверное, у меня шок.

Я дрожу, запинаюсь, тяжело дышу. Отчаянно пытаюсь сохранять подобие нормальности после того, как вся моя жизнь разлетелась на куски. Рука над щелью для монет трясется, вместе со сжатой в ней скомканной карточкой с номером Эдди и очередной монетой. Что это было?

– Тише, милая, тише. Помедленнее. Уже ведь все позади, да? Ты цела?

Он со мной. В его голосе слышны тревога и участие. Теперь ситуация наладится. Эдди поможет.

– Э-э… да. Да. Я цела. Голова… Но ничего. Эдди, я не знаю, что делать…

Мне очень трудно сосредоточиться. Я не понимаю, что главное. О чем говорить, о чем молчать.

– С чем, детка? С чем? С деньгами? – терпеливо переспрашивает он, и я понимаю, что несу бред – он не ясновидящий.

– С ним… и… тут еще один. Я не знаю, что мне делать. Не хочу в тюрьму, Эдди.

Вот она, суть дела. Поэтому я позвонила ему, а не в полицию.

– Понял, хорошо. Спокойно. Ничего больше мне не рассказывай. Прежде всего успокойся, Эрин, хорошо? Постарайся.

Кажется, он встает с кровати – скрипят пружины. Две босые ноги где-то в Пентонвиле опускаются на пол.

– Да. Поняла. Успокоилась.

Я пытаюсь замедлить дыхание. Замечаю живую изгородь у дороги, слышу утреннюю тишину. Эдди на том конце линии зевает, по камере разносится металлическое эхо. Я представляю, как он сидит там, в тюремной камере, с голой волосатой грудью, и говорит со мной по одноразовому телефону, который пронесли ему тайком.

– Хорошо. Теперь: где он? Или они? Где ты?

Он мне поможет, я чувствую.

– В Норфолке. В лесу, – с трудом произношу я.

Тишина. Этого он не ожидал.

– Понял. Ну ладно. Ты там одна?

– Только я. И он. И еще один… – По моему тону ясно, что я говорю о трупах. Не о людях.

– Двое. Огнестрел?

– Да. Нет, один огнестрел, а второй, э-э… ножом. Ножевое ранение.

Разговор дается мне с трудом. Я вновь делаю глубокий вдох, затем выдох.

– Хорошо. Вокруг никого?

– Да.

– Местность пустынная?

– Ни души.

– Отлично. А теперь, милочка, слушай, что ты должна сделать. Тебе нужно их похоронить. Поняла? Вернуться туда и закопать их. На это уйдет много времени, ясно?

Я не могу сосредоточиться. Ничего не соображаю и благодарна за любые указания. Я сделаю все, что нужно.

– Там поблизости есть дома, милая?

Я оглядываюсь. Напротив телефонной будки стоит церковь. Дальше по улице – еще какой-то домишко. Обветшалый, с заросшим садом.

– Да, один, – говорю я.