Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

— Увы, ничего другого не остается, — развел руками Валериан. — Пока мы с вами, господа бывшие политические ссыльные, бегали от царских шпиков, а потом на казенный счет совершали поездку в Сибирь и обратно, Николай Романов с помощью своего родственничка Вильгельма довел матушку-Россию до ручки, за что и пришлось его попросить с трона. Так что самарских и саратовских калачей, к которым привыкли ваши персоны, днем с огнем не сыщешь на Волге.

— Быстро пролетело время — ничего не скажешь! — подхватил Игнат. — Сколько же прошло с нашей последней встречи? Полгода, год? Ну, ясно — целая вечность, если и полицейские ищейки, и тюрьмы, и ссылки — все позади, все кануло в прошлое. Даже — самарские и саратовские калачи. А еще год назад…

Год назад, 10 мая 1916 года, по проходному свидетельству за номером 2114, выданному в петроградской тюрьме, административно высланный из столицы Российской империи Фокин Игнатий Иванович, двадцати шести лет от роду, но семейному положению холостой, до этого уже трижды арестовывавшийся, дважды судимый и дважды отбывавший тюремное заключение и ссылку, прибыл железной дорогой в волжский город Самару.

Какой это был по счету разгром Петербургского комитета? Если иметь в виду аресты с начала мировой войны, правильнее будет сказать — несчетный. Бубнова выслали из Петербурга в 1914 году, сразу же, как только разгорелась всемирная бойня. Куйбышева арестовали в июле 1915 года. Его, Игната, — в ночь на 9 февраля 1916-го.

Если бы знали жандармы, кто попал к ним в лапы во время облавы в Лесном, в доме номер 71 по Костромскому проспекту!

Нет, в докладе начальника охранного отделения департаменту полиции значились слова о Петербургском комитете, но все как бы перечеркивала фраза: «По существу дела показаний не дал». Потому, наверное, и решили не терять времени, не возиться с дополнительными дознаниями, а в делать как «лицо, вредное для общественной безопасности и порядка в столице».

Место высылки за минусом пятидесяти двух населенных пунктов — столиц, университетских городов и важных губернских центров, в которых запрещалось не только жить, но даже появляться на короткое время, он мог выбрать сам.

Поначалу надумал назвать Людиново — центр мальцевского промышленного округа, один из важных пунктов Брянского индустриального района. Мелькнула надежда: вдруг забыли о его подпольном прошлом и двух предыдущих там арестах. Но сам усмехнулся своей наивности: у жандармов — не девичья память, к тому же Людиново — прифронтовая полоса, куда его не пустят и на порог.

И тогда пришло решение — в Саратов.

Знал, в Поволжье жандармам удалось разгромить большевистские ячейки. Значит, его приезд может оказаться полезным — надо же кому-то приниматься за восстановление партийных рядов. И тоже было известно: Бубнов, высланный в Самару, развернул подпольную работу. Вот вместе и взяться в двух соседних волжских городах!

Потому и решил по дороге в Саратов завернуть сначала к нему, в Самару, хотя бы на несколько дней, чтобы получить информацию о положении дел на Волге и выработать общую программу действий.

Познакомились они еще в начале четырнадцатого в Петербурге, в редакции «Правды», и вот судьба вновь свела на явочной самарской квартире.

— Нашего полку прибыло! — встретил его Андрей Сергеевич. — А это, — кивком указал на человека, который бочком выходил из соседней комнаты, — знакомьтесь, Иосиф Андреевич Адамчик, белорусский крестьянин, а теперь фрезеровщик Самарского трубочного завода…

Такие мощные объятия сдавили Игната, что он еле продышался:

— Воля? Вот это встреча! А уж ручищи — стальные обручи.

— Не чета тебе, интеллигенту… Ты знаешь, что такое выточить на токарном станке двухдюймовое, так называемое американское, сверло? Мне, когда поступал на завод, дали его на пробу — смогу или нет, фрезеровщик я или самозванец? Смог!

Оказалось, Куйбышев совершил побег из иркутской ссылки, обзавелся паспортом на имя Адамчика, и теперь они с Бубновым руководят самарским подпольем.

Но осел Валериан в Самаре не по своей, так сказать, воле.

— Вот человек, которого следует бояться пуще всякой охранки. Уж если «арестует» — не улизнешь! — Куйбышев засмеялся и показал глазами на Бубнова. — Представляешь, Игнат, бежал я из ссылки, сделал остановку в Самаре, зная, что здесь обретается Бубнов. Думал, попрошу деньжат на дорогу — и снова в Питер. Но надо знать этого скрягу: ни копейки, говорит, не дам, оставайся в Самаре — дел выше головы. Так что учти: и ты попал в сети. Теперь он тебя не выпустит!

— А вот и выпустит! Давай об заклад! Еду в Саратов. И план уже есть. Устраиваюсь там секретарем больничной кассы. Помнишь, как ты, Воля, на заводе Гейслера в Петрограде. Положение — полулегальное. Позволяется даже, согласно уставу больничных касс, обзавестись гектографом…

Теперь можно было сказать, что тогдашний расчет во многом оправдался.

Прибыв в Саратов, оформился в больничную кассу производственного объединения «Дерево» и сразу же связался с опытнейшим правдистом большевиком Михаилом Степановичем Ольминским, тоже высланным из столицы под надзор полиции.