Неделя в декабре

В ходе первого процесса Дженни хорошо узнала и Габриэля, и Юстаса Хаттона, королевского адвоката, его «ведущего», как это у них называлось.

Кабинет Хаттона, в котором состоялась следующая их встреча, был забит коробками и папками, часть из них размещалась в тележках, в каких перевозят багаж вокзальные носильщики.

— Извините за беспорядок, — сказал, махнув рукой, Хаттон. — Боюсь, такова цена успеха. Мне то и дело присылают краткие изложения разных дел. И, что самое печальное, я вынужден читать всю эту дребедень.

— Мы можем перейти в мой кабинет, — сказал Габриэль. — Его никакие успехи замусорить пока еще не успели.

Хаттон этого словно и не услышал.

— Присаживайтесь, мисс Форчун, — сказал он. Тактичной паузы между двумя последними словами он не выдержал. — Так, прекрасно. Давайте приступим. Боюсь, в суде нам придется задать вам несколько вопросов.

Именно этого и опасалась Дженни: вопросов в суде.

Хаттон вгляделся в нее поверх очков:

— Вы понимаете, не так ли, что о неправомерности вашего поведения не может идти и речи? Претензии истца предъявляются вашему работодателю. Истец утверждает, что принятые на станции меры безопасности были недостаточными.

— Они были такими же, как и всегда, — сказала Дженни.

Хаттон усмехнулся:

— То-то и оно. Основу нашей аргументации составляет, разумеется, то обстоятельство, что от транспортной компании требуется осуществление разумных мер, гарантирующих безопасность пассажиров — или клиентов, как, я полагаю, она их, увы, именует. Эти меры использовались в течение многих лет, и приемлемость их никто сколько-нибудь успешно не оспаривал. Однако отсюда не следует, что они совершенны. Я уверен, вы помните, как в восемьдесят седьмом загорелась станция «Кингс-Кросс», когда…

— Конечно помню, — сказала Дженни.

То был худший в истории метро день: тридцать один человек погиб после того, как горящая спичка упала в щель сбоку от эскалатора и попала в такое место, которое никто не очищал со времени пуска эскалатора — с 1940-го. Помимо грязной смазки там оказалось что-то вроде фитиля, состоявшего из конфетных фантиков, выброшенных билетов и — эта подробность особенно врезалась в память Дженни — крысиной шерсти.

— До того случая противопожарные меры считались вполне достаточными, однако это вовсе не означало, что они действительно были достаточны, — продолжал Хаттон. — А с точки зрения закона важнее всего то, что последующее публичное расследование продемонстрировало их безусловную недостаточность. Вы успеваете следить за моей мыслью?

— Конечно.

— Имеется и вторая трудность, касающаяся положений закона о правах человека, который наше правительство сочло необходимым присобачить к правовой системе страны.

Мистер Нортвуд кашлянул:

— Я думаю, мы могли бы объяснить это мисс Форчун во время какой-то другой…

— Глупости, — ответил Хаттон. — Мисс Форчун — женщина, вне всяких сомнений, умная. Итак, акт о правах человека представляет собой производную от Европейской конвенции о защите прав человека, принятой союзниками после Второй мировой войны. Назначение ее состояло в том, чтобы помочь оккупированным странам, обладавшим менее изощренными, чем наша, правовыми системами, гарантировать соблюдение ими определенных приличий во время судов над нацистами. В принципе идея хорошая. А затем, аж пятьдесят лет спустя, и наше правительство надумало привить положения Конвенции британской правовой системе, которая и без того развивалась вполне удовлетворительным образом. Это было примерно то же, что собрать все нынешние «астон-мартины» [25]и оборудовать их каретными подножками и клаксонами-грушей. Вы за мной поспеваете?

— Думаю, что да, — ответила Дженни.

— Правительство любит новые законы — в особенности если они импортируются из Европы. Чем таких больше, тем лучше. И разумеется, каждый, кто выступает против чего-либо звучащего столь приятно — права человека! — рискует показаться просто-напросто невежей. Мы пытались предупредить правительство, что ужиться двум системам будет трудно. А сам я еще и предсказал, что наживутся на возникшей при этом неразберихе только одни адвокаты.

— И вы на ней нажились? — спросила Дженни.

— Еще как! — бухнул Хаттон. — Противоречия возникают такие, что многие дела приходится рассматривать по три раза. В суде первой инстанции, потом в апелляционном, потом в палате лордов. И меня всякий раз потчуют хересом.

Габриэль кашлянул снова:

— Мне не хотелось бы, чтобы у мисс Форчун сложилось впечатление, будто…

— Моя совесть чиста, — заявил Хаттон. — Я писал и Генеральному прокурору, и председателю Совета барристеров, предупреждая их о том, что произойдет. Я написал две статьи в юридические журналы и одну для общенациональной газеты. Более того…